Читать книгу "Десятая заповедь - Валерий Фурса"

Макар и сам не знал, почему это он так за Николая Погорельца ухватился. Сказал бы, как всегда, следователю о своих подозрениях, и умыл бы руки. Но, нет! Понесла его нечистая сила самому преступника поймать! Может, потому что воскресение было? Его день. Царский! Лучше бы это все в пятницу случилось…

Хоть и непривычный к такой работе, Макар, как испуганный конь, закусил свои «удила» и понесся в белый свет, не разбирая дороги и не видя ничего вокруг. Он упрямо начал искать доказательства вины Николая в попытке убийства его товарища. Вот только «поиски» у него, как всегда, своеобразными оказались.

В первую очередь, он переговорил со всеми своими подопечными, и двоих из них заставил написать заявления о том, что они, будто бы, видели Николая в лесу, с обрезом. И что обрез этот был именно шестнадцатого калибра. Что и требовалось доказать. Еще один из алканавтов, под диктовку самого милиционера, написал заявление о том, что Николай в ту злосчастную ночь выходил из дома по ветру и что отсутствовал дома не менее сорока минут. Этого времени было вполне достаточно, чтобы сбегать к Василию, вызвать его во двор, выстрелить и своевременно назад возвратиться. К будто бы больной дочери, чью болезнь еще надо бы хорошенько проверить, Тем более, что она уже который день прыгает по двору, как молодая козочка, и никакой температуры у нее нет.

Но самым большим доказательством вины Николая было то, что тот через день после преступления утопил какой-то продолговатый предмет в речке, под мостом, за двадцать с гаком километров от их городка. Об этом также у Макара было соответственное заявление. Будут ли искать тот продолговатый сверток, или нет, его не интересовало. Если даже будут искать, то все равно не найдут. Сами же свою неудачу объяснят сильным течением…

На сбор этих «доказательств» у Макара ушел целый день. И ничего удивительного в том нет. Только Шерлок Холмс мог распутать любое преступление, взглянув на одну пуговицу или сигаретный окурок. А настоящий следователь может целыми неделями заниматься сбором необходимых доказательств. Вот и он, старший лейтенант Калитченко, сколько времени провозился! Так долго он еще ни с одним делом не возился. Ведь целый день на поиски ушел! Это же сколько для себя, любимого, сделать можно было!

Все это свое «добро» старший лейтенант Калитченко на следующее утро положил на стол начальника отделения, чем немало удивил подполковника. Ведь такой производительности за Макаром Ивановичем еще никогда не замечалось.

Начальник внимательно пересмотрел всю ту писанину, нахмурился и нервно застучал пальцами по столу, невольно выстукивая ими собачий вальс.

— Так, по-твоему получается, что таки Погорелец покушался на жизнь Степанчука?

— А кто же, если не он? Я ведь всем об этом сразу сказал. Только мне почему-то никто не поверил. Можно подумать, что я за столько лет в милиции так ничего и не научился. Вот и пришлось целый день за следователя поработать.

Подполковник не знал, что и думать. Хорошо зная своего подчиненного, он не очень-то ему верил. Но просто выбросить в мусорное ведро принесенные им бумаги не мог. Во-первых, служба не позволяет, а, во-вторых, потом и сам от жалоб не отобьешься.

Пришлось ему все те заявления в следственное отделение передать. Еще и наорать на подчиненных за нерасторопность и неумение по горячим следам раскрыть преступление.

Макар Калитченко в тот день по отделению ходил именинником. Он искоса посматривал на свои погоны, будто рассуждая, не слишком ли тяжелыми для него будут еще две звездочки на них. По одной на каждом. О возможности получения выговора он уже не думал.

Глава 17

Что-то изменилось в окружающем его мраке. Что-то совсем новое вдруг появилось в нем. Еще не понятое и неосознанное, это новое начало упорно растворят надоедливый мрак ночи, который еще не так давно заполнял его до самого донышка. Что-то упорно и настойчиво старалось вывести его сущность к свету жизни. Да так уверенно начало это делать, что он и сам потянулся к свету. Казалось, даже ногами к нему ступил. Всего парочку шагов. Но все-таки ступил. И довольно уверенно. Настойчиво. Ведь иначе и быть не могло.

Иногда так бывает, что откуда-то, издалека, как бы слышится какая-то странная, непонятная мелодия. С самого начала эти звуки воспринимаются только как что-то постороннее, даже надоедливое, такое, что, вроде бы, и не совсем свойственно окружающей среде. Но со времени слух в этом хаосе еще не совсем понятных звуков начинают улавливать какие-то отдельные тона, полутона и оттенки. Чуть погодя, как ни странно, они начинают складываться в определенную систему. И только осознав ее, эту систему, полностью, начинаешь воспринимать и понимать ее, как единое целое, как мелодию, которая будто обнимает тебя, которая зовет в какие-то новые, еще неизведанные миры, в будущее. И такая приятная эта мелодия, что слушал бы и слушал ее. До бесконечности. Будто в мире не существует ничего более волнующего и незабываемого, чего-то лучшего, чем эта мелодия жизни. Потому и сам начинаешь постоянно напевать ее, эту мелодию.

Так и теперь. Кажется, мысль становится все более сконцентрированной. Более четкой. Не такой сумбурной и сумрачной, какой она была всего лишь какую-то минуту назад. Она, эта мысль, начинает осознавать, что что-то ее сдерживает и не дает почувствовать того величия свободного полета, которая ей была присуща раньше. Но в то же время эта изболевшаяся длительной неопределенностью мысль будто начинает набирать уверенности и силы. Это давало надежду уверовать в то, что она, мысль жизни и света, ни на что не взирая, все же выберется из этого лабиринта неопределенности и снова, как это было всегда, сможет стать добрым советчиком для своего хозяина. Ведь иначе и быть не может!

Мысль — как зеркало души. А когда зеркало чистое, то и мысли в нем отображаются светлые. Его, Василия, мысль стремилась к свету, а душе хотелось праздника. Праздника, который надолго запомнился бы.

Праздник был в августе. В прошлогоднем августе. Даже легкая тень улыбки скользнула по его устам при воспоминании о нем. Галино сердечко встрепенулось, замерев в ожидании чуда. Ведь улыбнулся! Не зря она так долго сидит возле него и изо всех сил удерживает его возле себя. Улыбнулся! Раньше это казалось таким обычным. И таким привычным. Но ведь это было тогда, совсем в другой жизни, до его ранения. А сейчас он улыбнулся после того…

Они решили открыть рыболовлю на одном из своих прудов. Так ведь и задумывалось, что в трех прудах рыба будет выращиваться для реализации, а на одном разрешат спортивное рыболовство за умеренную плату. Жители городка, кто серьезно этим делом увлекался, те и за десять-пятнадцать километров на рыбалку ездили. А иногда — и еще дальше. На большие реки и озера. Туда, где настоящая рыба водилась, где можно было подержать на своей удочке настоящего речного великана и посоревноваться с ним в силе, упорстве и сноровке.

Как ни странно, но в их городке рыбаков оказалось немало. Ведь подавляющее большинство горожан жили в природе, отдаваясь ей каждую свободную минуту. И не представляли себя вне ее границ. Ведь, как бы это странно не звучало, но как раз неприродным для человека и является его существование за пределами этой самой природы.