Читать книгу "Любовь надо заслужить - Дарья Биньярди"

На улице уже темно, семь часов. Народу стало меньше, опустился легкий белый туман, но не холодно, хоть я и без пальто, в новом плаще. Непривычно холодит под юбкой коленки — неожиданно приятное ощущение. Мне хочется пройти около маминого дома, посмотреть на него вечером — это рядом. Виа Виньятальята тускло освещена уличными фонарями, сквозь туман их свет окрашивает булыжную мостовую матово–желтым. Кажется, что прошло ужасно много времени с сегодняшнего утра, когда я познакомилась с синьорой Кантони и ее белой лисичкой.

Теперь я бы спросила, что означает та фраза об ошибках, за которые надо платить. На кухне горит свет, и я представляю, что синьора сидит в кресле, а собака лежит у ее ног. Должно быть, они смотрят телевизор. Мне хочется придумать какой–то предлог и позвонить в дверь. Я подхожу к окну и слышу музыку. Кажется, это вальс Шостаковича, мне он всегда нравился. Впервые я услышала эту мелодию в фильме «С широко закрытыми глазами» — мне тогда исполнилось восемнадцать, — и Альма посоветовала посмотреть его в каком–нибудь киноклубе.

«Но он тебя разочарует», — так она заявила. И оказалась права: фильм мне не понравился, а вот саундтрек к нему — да.

Стою и слушаю вальс до конца, напевая про себя «Паппаппапарапарапаппапарааа». Музыка затихла, слышу, как залаяла лисичка, и голос хозяйки:

«Нельзя!»

Нажимаю кнопку звонка.

Альма

Ужаснее всего одиночество. Вначале, когда Антония была маленькой, мы с Франко рассказывали друг другу обо всех ее проделках, но с того момента, как Майо начал колоться, у меня больше не было потребности разделять с кем–то каждый миг, каждый день, каждое событие. У меня пропало желание найти кого–то, чтобы поговорить, рассказать о себе все.

У Франко своя жизнь — лекции, книги. Антония слишком быстро стала самостоятельной. Я им не нужна, они прекрасно без меня обходятся. Мы же — Майо, Микела и я, нуждались друг в друге, чтобы понять, кто мы такие.

Самым лучшим для нас стал предпоследний год, когда мы втроем были всегда вместе. Вместе в кино, вместе на демонстрации, вместе в комнате Микелы, где могли болтать часами. Вместе мы были сильны. Непобедимы.

Мы были молодые, дерзкие и красивые. У нас было все.

С Микелой я познакомилась на дне рождения у Лауры Трентини. Семья Лауры была, пожалуй, единственной, кто принимал у себя гостей не только из своего узкого круга. Отец Лауры был известным врачом, они жили в большом доме, окруженном садом, сразу за городскими стенами, часто ездили за границу и приглашали к себе друзей всех своих четырех детей. Мама Лауры была француженка, может, поэтому их семья считалась более открытой.

Феррарцы отличаются от прочих жителей Эмилии; я поняла это, только переехав в Болонью — там, пообщавшись со студентами, нельзя было не заметить: феррарцы — особенные. Я так и не поняла до конца, что скрывается за их робостью и высокомерием: неуверенность в себе или недоверие к людям. В Ферраре все спрятано, все заключено в своем, строго определенном пространстве. Замок окружен рвом с водой, центр окружен городскими стенами, сады находятся внутри и окружены домами, и даже гардины на окнах кирпичного цвета, кажется, придуманы для того, чтобы, сливаясь со стенами, хранить тайны.

Микела училась в одном классе с младшим братом Лауры. Я обратила внимание, что она смеется и танцует как человек, которому действительно весело. Я редко так веселилась, даже на праздниках.

В общем, я за ней наблюдала.

Потом показала Майо, он пригласил ее на медленный танец и все время щекотал, «чтоб послушать, как она смеется».

Потом они исчезли, и я нашла их только перед тем, как идти домой — они сидели на полу в мансарде у Лауры. Болтали, смеялись и курили. Увидев меня, Микела вскочила на ноги, подбежала ко мне и обняла: «Я знаю, ты — Альма!»

Мы гоняли на велосипедах в любое время и в любую погоду. Если у кого–то из нас были дела в центре, мы договаривались встретиться потом у грифона перед собором, чтобы поболтать, что–то обсудить, поделиться новостями. Нам это было необходимо: делиться всем, всегда узнавать что–то новое. Мы втроем, мы вместе — это целый мир. Я занималась больше, чем они, приходила к Микеле домой вечером, после шести, и видела, что губы у нее распухли от поцелуев, а у него на шее синие отметины. Но когда появлялась я, они переставали быть парой, а Майо и я — братом и сестрой: нас было трое. Трое неразлучных друзей.

Мы вели бесконечные беседы обо всем на свете: о фильмах, о книгах, о политике, о нас самих. «Мы» — вот любимая тема наших разговоров.

У Микелы был легкий характер, но при этом очень твердый. Ее родители все время работали, вот почему мы собирались у нее дома. У родителей был бар, и они вкалывали с утра до ночи, чтобы отдать долги. Этажом ниже жила семья тети Микелы, они помогали друг другу, и Микела часто обедала у них. Им тоже приходилось несладко: дядя остался инвалидом, двоюродный брат попал в общину для наркоманов, но они были очень дружны, я видела, какие у них хорошие, теплые отношения. Я часто повторяла Микеле: «Тебе все нипочем, все отскакивает, как от стенки горох». Она никогда не обижалась.

Новых друзей я так и не завела. Почему, не знаю. Задавая себе этот вопрос, я решила, что сама виновата: по натуре я одиночка, страдающая от одиночества.

Мне легко только с моими студентами. Они не могут претендовать на дружбу, и таким образом выходит, что я даю им больше, чем кому бы то ни было.

У меня нет и не было любовников. Возможно, интимные отношения стали бы решением проблемы. Но, если не считать те безумные дни, когда умирала мама, у меня не было других мужчин, кроме Франко.

Когда Винсент написал, что выходит из тюрьмы и хочет меня видеть, я представила себе, что, если я смогу возобновить отношения с ним и его братом, то жизнь моя наполнится риском, тайными свиданиями и безудержным сексом. Но я не пошла на это вовсе не из добродетели, а исключительно из страха. Не его я боялась и не их обоих, а себя, тогдашнюю.

Антония

Услышав звонок, лисичка принимается лаять, а синьора повторять «Нельзя!». Как и утром, никто не выглянул, калитка открылась сразу.

Сестра префекта встречает меня на пороге: на ней домашние туфли, в остальном одета она так же, как и утром. Безупречно.

— Это Антония, — говорю я, — дочь Альмы. Можно мне к вам, ненадолго?

— Входи, — отвечает она и, повернувшись, направляется в кухню. Собака, виляя хвостом, бежит впереди.

Вечером, при искусственном освещении, кухня выглядит более привлекательно, три светильника располагаются в стратегически важных местах: лампа около кресла, лампа над обеденным столом и торшер в углу. Телевизор выключен, но на шкафчике — открыт проигрыватель, который я не заметила утром. Внизу на полках — виниловые диски в идеальном порядке.

— Мне нравится вальс Шостаковича, который вы слушали, — пробую начать.