Читать книгу "Я намерен хорошо провести этот вечер - Александр Снегирев"

* * *

Перед туалетами скучает охранник. Его задача – контролировать количество заходящих в каждую кабинку. Больше одного нельзя, иначе очередь. Давняя подруга осталась сторожить подоконник. Не успеешь отойти, кто-нибудь из борзых молокососов обязательно пристроит туда свою тощую задницу.

Перед зеркалом мальчуган с тонким длинным галстучком тщательно смачивает пепельную челку водой. Придает волосам нужную форму. Ближайшая ко мне дверка распахнулась, выпустив изящную девчушку в платье и низких сапожках. Я зашел в освободившуюся кабинку, заперся. Приходится слить воду. Испытываю едва уловимое разочарование: всегда думал, что изящные девчушки в платьях обязательно за собой спускают. Почему я так думал? Мужской шовинизм. Все одинаковы, изящные девчушки не исключение. Они тоже не спускают за собой в сортирах. Искренне радуюсь, что не утратил способность удивляться. Значит, старость еще не целиком меня сожрала.

Мальчуган с галстучком продолжает совершенствовать челку.

Проталкиваюсь сквозь толпу. Целуются. Одинокая девочка яростно танцует с закрытыми глазами. По лицам, затылкам, плечам бегут растительные узоры светомузыки и «снег» от зеркальных шаров под потолком.

На стойке бара ведра с нарциссами. Острый запах прелести, наглости, ранимости и весны. Я так пах десять лет назад. Я тоже был хрупким. Тоже вертелся перед зеркалом подолгу. Грудь гладкая, безволосая. Редкие волоски я выщипывал. Тогда в моде были хрупкие мальчики. Я изо всех сил старался быть хрупким.

За спиной барменов огромное зеркало. Вижу себя. Передо мной спины снующих барменов, за мной – море танцующих. Теперь я смотрю на это море, а бывает, я танцую в этом море и кто-то смотрит на меня. По моему лицу бегут растительные узоры и буквы видеопроекции. Господь что-то пишет на мне. Не разберу что.

Привлечь бармена целое дело. Лучший способ обратить на себя внимание – показать купюру. Бармены, как женщины, увидят деньги и сразу понимают, что у тебя серьезные намерения.

Взял два лонг-айленда. Это наша с подругой традиция. Я ни с кем больше не пью лонг-айленд, только с ней. Не потому, что «святое», просто больше никто не предлагает пить лонг-айленд. Может, у меня круг общения узковат, а может, просто любителей лонг-айленда в Москве мало. А сам я не заказываю. Предпочитаю чистые напитки. В прошлое наше подобное свидание, несколько лет назад, выхлебав штук по восемь лонг-айлендов, мы долго целовались, и я облапал ее всю. Она тоже дала волю рукам. Все шло к пьяному траху в подъезде, но у меня в какой-то момент сработал тормоз. Подруга до сих пор уверяет, что тормоз сработал у нее. В любом случае хорошо, что он сработал у кого-то из нас и ничего не случилось. Те, с кем у меня тормоз не срабатывал, не составляют мне компанию по питью лонг-айленда. А ведь с кем-то его нужно пить.

Теперешний лонг-айленд – четвертый по счету за вечер. «Вот сучка, – думаю. – Жених в командировке, а ты шляешься». Ревизия друзей мужского пола перед свадьбой. Сегодняшний вечер выделила мне. Посмотрим, чем дело закончится.

Взгляды ласкают, тела касаются. Может, влюбиться? Так не хватает настоящего. Весна, свежесть вокруг, прелесть. Да ну… я уже люблю мою детку. Мне интересно с ней, я хочу ее. Это ведь называют любовью? Только апреля в сердце нет. Ни в ее сердце, ни в моем. Хочется просто хорошо провести вечер.

Разговор переключился на кризис. На политику. На уроки истории. Говорим о волках и баранах. Русские, как выпьют, сразу о политике начинают. Или о войне. Травмиро– ванные мы. Даже женщины. Подруга говорит, нам нужен царь, сталин какой-нибудь. Мы без пастуха не можем, быдло мы. Стадо. Наши спинушки по кнуту соскучились. Чтоб, как в баньке, крепко огрели. Да не веничком – плетью. Разок, другой, третий. Эх, хорошо!.. Я даже не спорю. Такая банальщина, новенькое бы что-нибудь придумала.

Подруга, хоть и накирялась уже, хоть глаза у нее и остекленели малек, но тормошит меня активно. Типа, давай, выскажи мнение, нельзя быть общественно пассивным. Что тут скажешь? Лично мне сталин не нужен, я из тех баранов, которые сами, без конвоя, могут выходить утром на пастбище, а вечером возвращаться в хлев. Я могу не воровать, даже если за мной не будут присматривать, могу не ломать деревья не из страха перед наказанием, а просто так. А ей сталин нужен. Она из тех, кто может утром выйти пастись, а вечером не вернуться. И вообще никогда не вернуться. Увидела барана из другого стада и про своего барана забыла.

Громкая музыка. Каждое слово приходится в ухо орать. Это сближает. То губами непроизвольно мочки коснешься, то щекой щеки, то ее прядь за мою щетину зацепится. Приходится отцеплять. Детка моя в отъезде, вот я и не бреюсь.

После четвертого лонг-айленда глаза подруги перестали быть стеклянными, а стали чувственными. Губы приоткрываются чаще, чем надо бы. Я тоже пьян и только догадываюсь, как выгляжу. Наверное, один глаз у меня открыт широко, а другой, наоборот, прикрыт. У меня с лицом всегда такое творится, когда нервничаю, устану или выпью. Башкой в детстве ударился, с тех пор морда перекашивается. Одних пугает, других заводит.

Интересно, скоро ли мы поцелуемся?

* * *

Апрель – как совершеннолетие, ждал-ждал, а когда дождался, не сразу понял, что вот оно, наступило. Когда понимаешь – не знаешь, что делать. То надо успеть, это. Пока метался, бах, уже пятнадцатое число, а потом дни сыплются камнепадом, закручиваются воронкой. Пасха, нарциссы, тюльпаны, первые ливни, молнии, пухлые кисти сирени клонятся к земле, меховые шмели, похожие на почки вербы, цветущие яблони – помазки, обмакнутые в пену для бритья. Асфальт усеян белыми лепестками с синими заломами. Старая липа за окном скрипит, как кровать… Только вошел во вкус, и тут трах-тарарах, здрасьте-приехали. Майские праздники закончились, и тополиный пух уже лежит на черной глади прудов, как пыль на крышке рояля.

* * *

На Тверской женщины лучшие, отборные. Как в императорском манеже. Все идут по солнечной стороне. И я среди них. Проехала поливальная машина, погудела, но я не расслышал, замечтался. Облачко пыльной влаги село на лицо.

Похрустев зубами, сворачиваю в кособокие переулки. За кованой решеткой детского сада девочка пускает мыльные пузыри. Пузыри летят к верхним окнам домов, парят над тротуаром, струятся над головами прохожих, впархивают в открытые окна автомобилей, вылетают через противоположные окна и летят дальше, между ветвей с набухающими почками. Один, лазурный, величиной с яблоко, завис перед моей физиономией. И не дает пройти. Я влево – он влево, я вправо – пузырь туда же. Переливается радугой. Оплывает мылом. Сверкает. В нем преломляется вся улица, небо и я. Один взмах моей руки, и нет его. Я взмахнул. Он увернулся и стал на меня накатывать. Прет, как омоновец на митинге. Рядом распахнуты двери старинного особняка. Отступаю в эти двери.

Внутри выставка фотографий, иллюстрирующих один великий русский роман. Главную женскую роль исполнила очаровательная в былые годы, разжиревшая в настоящее время французская актриса. Главная мужская досталась мужчине с русой бородкой. Такие мужчины обычно сводят с ума засидевшихся на кухне домохозяек с книжно-журнальными требованиями к интиму.