Читать книгу "Тройка с минусом - Ирина Пивоварова"

Но глупая Чапка продолжала веселиться.

Тогда Тося вспомнила, что собакам дают понюхать какую-нибудь вещь пропавшего человека, схватила Чапку, посадила её на тахту и сунула носом прямо в пуховый платок.

Чапка повертела головой, чихнула, и вдруг до неё, как видно, дошло. С деловым видом соскочила она с тахты и, оглядываясь на Тосю, побежала в коридор. Тося бросилась за ней.

Чапка царапалась в какую-то дверь в коридоре. Это, видно, была дверь кладовки.

Тося прислушалась. Из-за двери раздавался приглушённый плач. Аня плакала в тёмной кладовке. Дверь была закрыта изнутри.

Тося тихонечко постучала:

– Аня, открой, пожалуйста!

Аня не открывала, только плакать стала ещё сильнее.

– Анечка, открой, – сказала Тося. – Ну открой, прошу тебя. Ну что ты там сидишь? Там же темно! – Тося уже потихонечку хлюпала носом: она не выносила, когда кто-нибудь плакал, да ещё так плакал!..

Ей отвечали только прерывистые Анины рыдания.

– А-а-ня! – проревела уже в полный голос совершенно расстроенная Тося. – Откро-ой-ой сей-ча-ас же!..

И тут Тосины рыдания смешались с Аниными и на какое-то время даже перекрыли их.

Чапка наблюдала всю эту сцену с безмолвным удивлением.

В квартире № 38 по Молодёжной улице стоял оглушительный рёв.

Если бы в это время сюда пришёл какой-нибудь посторонний человек – скажем, слесарь или управдом, – то глазам бы его представилась странная сцена.

На полу, перед дверью кладовки, сидит смешная рыжая девочка в школьной форме и, горько всхлипывая и вытирая мокрое лицо о мягкую собачью спину, произносит время от времени:

– Выйди! Выйди! Выйди!

А в ответ непонятно откуда, кажется из-под пола или из-за стены, сквозь глухие всхлипы и прерывистые рыдания доносится невнятно и отчаянно:

– Ни за что! Ни за что! Ни за что! Никогда!

Но всему приходит конец. Плакать без конца тоже невозможно. И даже любившая поплакать Тося Одуванчикова, с чувством поплакав перед дверью кладовки, вскоре поняла, что плакать ей больше не хочется. Надо было приниматься за какое-то другое, более полезное дело.

И вот напоследок, насухо вытерев лицо совершенно уже мокрой Чапкой, Тося прерывисто вздохнула и замолчала.

Это был не просто конец плача. Это был хитрый манёвр.

Плач за дверью тоже потихоньку смолк.

– Тося… – послышался из-за двери слабый, дрожащий голос. – Ты где?

Тося не отвечала. Она даже Чапке погрозила пальцем: «Молчи!»

– Тося… – послышалось снова из-за двери.

Тося снова не ответила.

Дверь кладовки стала медленно открываться. В двери показалось освещённое тусклой лампочкой, до невозможности зарёванное и опухшее от слёз Анино лицо.

Увидев сидящую на полу Тосю, Аня выползла из кладовки и опустилась рядом.

Малиновое озеро с расписными павлинами расплылось по тёмной прихожей.

– Я думала, ты ушла, – прерывающимся шёпотом сказала Аня.

– Да что ты! – сказала тоже шёпотом Тося. – Куда я уйду? Как же я тебя оставлю?

– Ты знаешь, мне даже легче стало, – сказала Аня. – Я даже не понимаю почему. Ты не представляешь, как мне тяжело было!

– Ещё как представляю! – горячим шёпотом откликнулась Тося. – Я тоже один раз во втором классе у одной девочки плюшевого медвежонка стащила. Так мне тоже так тяжело было! Я прямо видеть его не могла, этого медвежонка! Я его теперь всю жизнь вспоминаю!.. А тут – классный журнал. Ещё бы не тяжело!

– Вот видишь, какая я, – сказала Аня. – Ты, наверно, от меня такого не ожидала.

– Вообще-то да, – честно призналась Тося. – Но только ты не плачь! – испугалась она, видя, что Анины глаза снова наливаются слезами. – Подумаешь, классный журнал! Чепуха на постном масле!.. Нашла из-за чего плакать! Ты мне лучше расскажи всё по порядку. Ладно? Я всё пойму. Ты не бойся.

И, сидя на полу в тёмной прихожей и чувствуя рядом тёплый Тосин бок, Аня всё ей рассказала. Да, всё она рассказала Тосе – и про Борино письмо, и про тройку с минусом, и про журнал, – и отзывчивая, полная жалости и сострадания Тося только охала, слушая этот потрясающий рассказ.

«Господи, ну и дура же я! – проносилось в голове у Тоси. – И чего я думала, будто она вредная? Да она такая хорошая, прямо ужас! И ничего удивительного, что Боря Дубов в неё влюбился. Она же просто замечательная! А журнал, ну, журнал – это пустяки!»

И Тося с преданной любовью смотрела на распухший и красный, как помидор, Анин нос и на её глаза, которые от слёз стали совсем как щёлочки, и на всё её такое жалкое и такое беспомощное сейчас лицо.

– Ерунда! – говорила Тося. – Ерунда! И чего ты так плакала? Да подумаешь, журнал, дело какое! Что его, обратно, что ли, нельзя положить? Вот уж чепуха на постном масле!

– Понимаешь, я не могу, – говорила ей Аня. – Я боюсь. Я теперь даже к школе близко подойти боюсь. Я даже из дома выйти боюсь. Мне кажется, все на меня смотрят. И потом, мне стыдно. Мне так стыдно, я даже тебе сказать не могу, как!

– Знаешь что, – говорила Тося в великодушном порыве, – если ты боишься, я сама это сделаю, вот что! Да, да, я сама его обратно положу!

И Аня смотрела на Тосю, как смотрела бы, наверное, на ангела, если бы ангел вдруг, откуда ни возьмись, появился бы на свете и влетел бы, похлопывая белыми крылышками, в квартиру номер тридцать восемь и уселся бы рядом с Аней на полу в прихожей.

– Неужели ты это сделаешь? – говорила Аня, и глаза её снова начинали блестеть от слёз.

– Сделаю, – говорила Тося. – Ты не беспокойся. Да это мне ничего не стоит. Вот пустяки-то – журнал на стол положить!

– А если кто-нибудь увидит?! – волновалась Аня.

– Да я так сделаю, что ни одна живая душа не увидит. Ты только не волнуйся!

– Тося, – говорила Аня, – Тося… – и бросалась обнимать и целовать Тосю, и той даже приходила в голову мысль: а не сошла ли Аня с ума от горя и переживаний? Так это было непохоже на Аню, что она вдруг лезла целоваться…

– Тося, прости меня, – говорила Аня, – я была такая вредная!

– Да что ты! – с жаром защищалась Тося. – Это ты меня прости! Это я вредная была! Прямо ужас, а не человек!

А потом вдвоём они вытаскивали из-под ванны классный журнал и всовывали его в Тосин портфель.

А потом они прощались, и напоследок Тося Одуванчикова мерила в кухне китайский малиновый халат, так поразивший её воображение.