Читать книгу "Это Вам для брошюры, господин Бахманн! - Карл-Йоганн Вальгрен"

Честно говоря, я не понимаю, почему эту подлую нацию вообще пригласили стать членом так называемого Союза, написал я после паузы, вызванной необходимостью сменить ленту в машинке. Это была непростительная ошибка со стороны так называемого Союза, должно быть, у кого-то выдался неудачный день или возникли трудности с синхронным переводом на каком-нибудь пленуме, так что «нет» было по ошибке истолковано как «да». Может быть, делегаты обкурились или их кто-то подкупил, я не могу придумать никакого другого разумного объяснения этого рокового решения, и у меня нет ни малейшего сомнения, что оно, это поистине роковое решение, приведет в конце концов к гибели вашего Союза. Они просто не поняли, на какой риск идут, они не поняли, что в каком-то смысле играют в русскую рулетку, причем на кону стоит будущее континента, они не поняли, что эта страна сделает все, чтобы заразить своей исторической бездуховностью и своим середнячеством все страны Союза, она сделает все, чтобы отравить их своей безмерной скупостью, своей неотесанностью, что она низведет все страны на культурный уровень приматов, она потребует выровнять по линейке все городские центры во всех странах, чтобы сделать их похожими на скопированные с бараков ГУЛАГа несказанно уродливые городские центры в их стране, она спровоцирует культурное обнищание, короче говоря, сделает все, чтобы искоренить само понятие гуманизма.

Для меня, Бахманн, непосильная задача – понять, каким образом эти люди из вашего Союза ничего не заподозрили, даже ознакомившись с дебатами по поводу так называемого референдума в этой стране, написал я Бахманну, этими неподражаемо дебильными дебатами, их следовало бы изучать даже из инстинкта самосохранения, не говоря уже о том, что вам представилась бы замечательная возможность разоблачить не имеющую конкуренции духовную нищету этой страны. Не думаете ли вы, Бахманн, что во время этих дебатов обсуждались какие-то серьезные политические вопросы, какие-то глобальные перспективы, развитие культурного или социального сотрудничества? – если у вас есть на этот счет какие-то иллюзии, расстаньтесь с ними незамедлительно, поскольку главной темой дебатов перед вступлением в так называемый Союз стала святыня этой страны – особый жевательный табак под названием снюс. Обитатели этого рая бездуховности суют пакетики с этим табаком под верхнюю губу, отчего не только внутренне, что само собой разумеется, но и внешне становятся похожими на обезьян, недаром говорят, что внешность – зеркало души. Именно эти пакетики стали главной темой дебатов в моем так называемом отечестве. Слышали ли вы что-либо подобное, Бахманн? Жевательный табак и его свойство выявлять в человеке обезьяну, вот какой вопрос они посчитали наиболее важным для будущего нации, у меня просто нет слов, написал я, меня опять переполняет ненависть к этой проклятой стране, заставившей меня замолчать; в этих дебатах они только и долдонили об этом жевательном табаке, написал я опять, вгляделся в написанное и понял, что всех моих умственных способностей не хватит, чтобы постичь этот факт: их вступление в Союз зависело от такой банальности, как особый жевательный табак под названием снюс! Этот вопрос обсуждался очень долго, написал я, они месяцами вели телевизионные дискуссии по этой жизненно важной проблеме, жевательный табак заполнил все первые страницы газет, все развороты, жевательный табак присутствовал везде и одновременно, как некий загадочный бог, и в конце концов именно какое-то, не помню какое, но, во всяком случае, устраивающее нацию решение этого вопроса подвигло их ломануть к избирательным урнам, поскольку в этой стране уборщиц и пастухов политический горизонт не распространяется дальше жевательного табака, все их убогое счастье произрастает на грядке.

Все было именно так, Бахманн, как только жевательному табаку дали зеленый свет, они тут же проголосовали за вступление в Союз. Больше никаких требований у моей страны не было, на будущее ей было наплевать, она, как последняя деревенская б***, задрала юбку перед вашим Союзом – делайте со мной что хотите, только оставьте мне мой жевательный табак, тот самый табак, который наилучшим способом выявляет горильи черты у населения этой страны. Кроме того, написал я Бахманну, они были в телячьем восторге от возможности поплясать немного со слонами, поучаствовать в групповой фотографии с заседания министров в Брюсселе или Париже, слева с краю, разумеется, рядом с датским делегатом; министр иностранных дел, должно быть, разрыдался от счастья сидеть за одним столом со своим британским коллегой, лопотать на своем детсадовском английском, рассказывать о своей любимой родине, где все так замечательно и которая превосходит остальные страны во всем, за что ни возьмись, или шутливо предложить ему дозу жевательного табака после обеда, чтобы затем погрузиться в вопросы мировой политики, перепутать Гонконг с Кинг-Конгом, а потом начать рассказывать о потрясающем праве народа на пользование природой в его стране или о только что купленном для дачи самогонном аппарате, дополнительно сесть в калошу, налив водку в винный бокал и слизав соус с тарелки, после чего в полной убежденности, что Ирландия не что иное, как английская губерния, осторожно спросить, с чего бы это у ирландцев есть свой министр иностранных дел, который к тому же сидит с ними за одним столом, что, разве английского министра мало? А потом, за чашкой кофе, поговорить немного свысока с австрийским министром, поскольку у того в стране всего семь миллионов населения, а в его стране – целых восемь, или, скажем, затеять стратегическую беседу об обороне Оландского моря[7], чтобы посреди этого важного разговора быть прерванным телефонным звонком жены – не забыл ли он заполнить купоны тотализатора, – и в конце концов двинуть в бордель на средства налогоплательщиков, а там, в борделе, угостить даму сердца прихваченным с собой жевательным табаком, расслабиться, сбросить все оковы цивилизации и превратиться в того, кто он по сути дела и есть – в хрюкающего примата с табаком под верхней губой, если, конечно, этот самый министр иностранных дел употребляет этот самый жевательный табак, оставим это в стороне, Бахманн, поскольку я понятия не имею, кто занимает эту должность, я даже не знаю, мужчина это или женщина, к тому же меня это совершенно не интересует.

Но в принципе, добавил я в своем письме к Бахманну, поскольку брошюра имеет прямое отношение к так называемому Союзу, мне кажется, что вашему так называемому Союзу некого винить, кроме самого себя, если они предложили членство самой гнусной стране в мире, вместо того чтобы уничтожить ее одним-единственным беспощадным военным ударом. Этим вы оказали бы большую услугу человечеству, это просто-напросто единственная предпосылка вашего счастливого будущего. Так что теперь, Бахманн, надеюсь, что вы мне верите, когда я уже тысячный раз в этом письме утверждаю, что презираю эту страну до глубины души. Я ЕЕ НЕНАВИЖУ! – написал я заглавными буквами.

Закончив таким образом свое письмо Бахманну, я вытащил из каретки последний лист, спокойно просмотрел его, исправил пару описок, положил в стопку вместе с другими и встал из-за стола. Посмотрел на часы – почти десять вечера. В квартире неправдоподобно тихо, и это понятно, сказал я себе. Ничего странного, что в квартире тихо, поскольку здесь никого, кроме меня, нет, моя жена просто-напросто сбежала после того, как я разоблачил ее, после того, как для меня стало ясно, что она примкнула к стану моих врагов. Слава тебе, Господи, что ее нет и в квартире тихо, подумал я. Слава тебе, Господи, что я нашел в себе силы ответить на ее террор и выставил ее отсюда, потому что наверняка не выдержал бы ее присутствия. С этой минуты, сказал я себе, все будет по-другому, с этой минуты в квартире поселится тишина – и одиночество, добавил я. Никто не знает, через что я прошел за последние два года, громко сказал я вслух, не только прекрасно осознавая, что говорю сам с собой, но и в надежде, что соседи тоже услышат, потому что в этой квартире, где теперь воцарилась тишина, стены очень тонкие, все прекрасно прослушивается, и они, соседи, наверняка слышали, что я сказал, может быть, именно поэтому у них так тихо, они-то стараются быть тактичными и говорят вполголоса. Громко говорю только я, причем сам с собой, сказал я себе, а почему бы мне и не разговаривать громко самому с собой? Это мое право, я свободный человек, я имею право разговаривать сам с собой, если появится такое желание. К тому же это вполне оправданная акция протеста, подбодрил я сам себя, мои враги хотят заставить меня замолчать, поэтому это не что иное, как именно акция протеста, акция неповиновения – громко разговаривать самому с собой, и мне совершенно наплевать, что соседи считают, что я тронулся, – этот тип, наверняка рассуждают они, сидит и разговаривает сам с собой, ему следовало бы подумать, какая слышимость в этой квартире, и, если и разговаривать самому с собой, то тихо, а еще лучше – вообще не разговаривать, чтобы не беспокоить других и не становиться притчей в доме: он определенно не в себе, этот иностранец, он постоянно разговаривает сам с собой, к тому же у него при подозрительных обстоятельствах исчезла жена, и вполне может быть, что ее расчлененный труп лежит у него в морозильнике. Может быть, они так и думают, сказал я себе, но ведь никто из них меня не знает, никто не знает, через какой ад прошел я за последние два года, и если я буду молчать, они не поймут мое молчание точно так же, как сейчас не понимают то, что я громко разговариваю. Сам с собой. Замолкнувший писатель – живой мертвец, душа в ожидании Страшного суда, ни один человек и представить не может, какие мучения испытываю я ежедневно и ежечасно, ни один человек, а мои соседи и подавно, сказал я себе, ни один человек не сможет представить себе садизм, с каким преследуют меня в стране, где царит гегемония зла, где они затоптали в грязь мое имя, мои произведения, мои песни, где они сделали все, чтобы довести меня до самоубийства. Нормальный человек не в состоянии постичь эту чудовищную подлость, а соседи мои, безусловно, нормальные люди, так что как они могут понять этот кошмарный, нечеловеческий садизм, доведший меня до такого состояния.