Читать книгу "Все языки мира - Збигнев Ментцель"

Больше всего я любил читать про Фибоначчи. Открытая гением из Пизы последовательность цифр и вытекающий из нее коэффициент, который никогда не удается вычислить до конца… Это иррациональное число 1,618…, называемое «коэффициентом вращающихся квадратов», «божественной пропорцией» или «золотым сечением» и обозначаемое двадцать первой буквой греческого алфавита «фи», является математической основой фигур, которые возникают на графиках изменения цен акций, — оно же определяет форму ракушек, сосновых шишек, рогов животных, океанских волн, штормовых туч, сетей, сотканных пауками.

Почему? Этого никто не сумел объяснить.

Электронное табло на башенке часов марки «Сони» показывало одиннадцать четырнадцать. Экран телевизора оставался черным. Начало котировок снова задерживалось.

В комнате зазвонил телефон. Я не поднял трубки. Наверняка отец проверял, вышел ли я из дома. После пяти звонков включился автоответчик. Я услышал свой голос:

— Это номер три три три семь два три, пожалуйста, оставьте сообщение после сигнала.

Кто-то повесил трубку.

Я уже собрался выключить телевизор, но прежде чем успел нажать на кнопку, мертвый экран ожил и стал заполняться колонками цифр.

Господствовал синий цвет. Курс большинства компаний с предыдущей котировки не изменился.

Не было роста, не было падения.

Равновесие.

Unch[47].

Преобладали предложения на продажу, но доигрывание могло сразу все изменить. Я решил подождать еще минуту.

Наконец-то! Началось. Господь всемогущий! Я увидел, как сто тысяч акций пивоваренного завода «Окоцим», которые кто-то хотел продать, одним распоряжением о покупке были сняты с торгов и…

Больше тянуть и правда было нельзя.

16

Жизнь под мостом

Выходя из квартиры, я наткнулся на дворничиху.

Она стояла под дверью с листком бумаги в руке. Как раз собиралась позвонить, когда я открыл дверь.

— О! Вот он! Уходит? А я к нему. Слыхал уже? — спросила она, как всегда обращаясь ко мне в третьем лице. — Матерь Божью у нас забирают.

Опоздаю, мелькнуло у меня в голове, но я сказал:

— Что?

— Матерь Божью у нас забирают. На скверик. Или к одиннадцатому. Если не согласен, надо расписаться, — она подсунула мне листок с протестом жильцов и авторучку.

Я расписался.

У старого дома напротив белая статуя Богоматери стояла, кажется, семьдесят лет. Кому понадобилось ее переносить? И зачем? У меня не было времени это обсуждать.

Дворничиха через мое плечо заглянула в квартиру. Груда книг у стены против двери опасно кренилась вправо.

— Извините. — Я закрыл дверь. — Я очень спешу к отцу.

— Книжек у него много. Воздух сжирают.

Ключ в нижнем замке как назло не желал поворачиваться.

— Что делать… — вздохнул я.

— Засадить всех в подвал, — посоветовала дворничиха. — И замкнуть.

Я сбежал по лестнице вниз.

Машина стояла под деревом в нескольких шагах от дома. Вездеход «нива» советского производства, в Англии называемая «казаком». В Варшаве мало у кого были такие автомобили. В трудных условиях, на снегу и размокшем грунте «нива» проявляла себя очень даже неплохо. Правда, толстые шины при езде производили ужасный шум, но я уже успел к этому привыкнуть.

«Ниву» я купил случайно, по объявлению. Какой-то инженер, работавший на стройке во Владивостоке, привез ее сыну в подарок, но парень мечтал о японском джипе, и ему понадобились деньги. Кстати, Владивосток в очередной раз появился в моей жизни.

Подходя к машине, я заметил, что на капоте что-то лежит. Будильник? Я проверил. Действительно. Дешевенький будильник в красном пластмассовом корпусе. Я взял его в руки: будильник стоял. Стрелки застыли на пяти часах. Рядом лежала пустая бутылка из-под водки. БЫЧЬЯ — прочитал я на этикетке неизвестное мне название. Бык, символ хоссы. Может, это хороший знак? Я открыл машину и бросил будильник и бутылку в багажник.

Мотор заработал с первого поворота ключа.

«Помни, человек должен быть готов…»

Кажется, мне начинало передаваться волнение отца. Не хотелось бы каркать, но «казак» был не в лучшей форме. Несколько дней назад на перекрестке я не смог тронуться на зеленый свет. Заклинило передний тормозной цилиндр. На редкость неприятная поломка — машина стоит как вкопанная и невозможно ни отогнать ее на обочину, ни взять на буксир. Выход один — дожидаться эвакуатора.

Я направился вниз по Потоцкой к Вислостраде. По какому мосту поехать? Я выбрал Шлёнско-Домбровский. Мой любимый мост. В детстве я донимал отца просьбами как можно чаще меня туда водить. Мы шли на Вислу, останавливались под первым пролетом и, задрав головы, смотрели на мост снизу. Даже в самые жаркие дни там было прохладно.

— Погляди, какие у него потроха, — говорил отец, указывая на клубок кабелей и труб, с которых капала вода. Когда поверху проезжал трамвай, мост гудел и дрожал, как рассвирепевший великан Бодо из немецкой хрестоматии.

— Увидите, если и дальше так пойдет, все мы в конце концов окажемся под мостом, — не раз говорила мать, и хотя она очень старалась, чтобы это звучало как страшное пророчество, предсказание неотвратимой катастрофы, которая рано или поздно нас постигнет по вине отца, я ни капельки не пугался. Наоборот, радовался. Перспектива провести остаток жизни под первым с пражской стороны пролетом Шлёнско-Домбровского моста казалась мне чрезвычайно привлекательной.

Если бы мы поселились на старой барже, пришвартованной неподалеку от берега, я бы мог, не выходя из дома, ловить в Висле рыбу. В будущем я бы нанялся в охранники, сторожил бы мост днем и ночью и за небольшое вознаграждение рассказывал всем желающим связанные с ним истории. Шлёнско-Домбровский мост на самом деле был гораздо старше, чем могло показаться с первого взгляда. Его построили на опорах моста Кербедзя — старого, разрушенного во время войны, — а ведь мостовые быки, как говорил дядя Ясь, это основа, быки даже гораздо важнее пролетов.

Да, именно здесь, рассказывал бы я, именно здесь, на Висле, мост Кербедзя должен был соединить Восток с Западом. Две железнодорожные линии, Петербургско-Варшавская и Варшавско-Венская, с обеих берегов реки тянулись навстречу одна другой, но им не дано было сойтись, потому что ширина колеи Петербургско-Варшавской железной дороги составляла тысячу пятьсот двадцать четыре миллиметра, а колея Варшавско-Венской дороги была, как на всем европейском континенте, на восемьдесят девять миллиметров уже.

Наступил тысяча восемьсот шестидесятый год, продолжал бы я и рассказывал, как в октябре этого года Александр II вместе со своим сыном, будущим императором Александром III, приехал в Варшаву, чтобы заложить краеугольный камень в фундамент строящегося моста, как туда положили запаянную капсулу, полную серебряных монет, отчеканенных специально по этому случаю, как главный инженер Кербедзь вручил царю мастерок и маленький прямоугольный кусок гранита, как подполковник Смоликовский подал ему строительный раствор и царь плеснул раствор на фундамент, а каменщики выровняли поверхность и установили на ней большой гранитный блок, да, да, тот самый, который вы сейчас видите.