Читать книгу "Новые герои. Массовые убийцы и самоубийцы - Франко Берарди"

Слово «тавиль» составляет вместе со словом «танзиль» пару контрастных, но взаимодополняющих терминов. Собственно, танзиль обозначает позитивную религию, писание, продиктованное Пророку. Оно приносит Откровение из высшего мира. Тавиль, наоборот, означает возвращение к истоку, возвращение к истинному и изначальному смыслу писания… Для исмаилитского гнозиса исполнение тавиля неотделимо от нового духовного рождения (виладат руханийа).

Идея скрытого имама побудила учителей шиитской школы углубить смысл и модусы этого скрытого присутствия. Необходимую функцию здесь приобретает мир образов (алам аль-митхаль). Видеть имама на небесной Земле Хуркалья (ср. со Сияющей Землей, Terra lucida манихейства) — значит по-настоящему видеть его: в мире одновременно конкретном и сверхчувственном с помощью органа, приспособленного для восприятия этого мира. Фигура имама не обязана историчности ни своим появлением, ни своим исчезновением. Явится ли имам человеку, зависит от него самого. Его явление означает как обновление человека, так и удостоверяет глубокий смысл шиитской идеи сокрытия и пришествия. Именно люди скрывают от себя имама, утрачивают способность видеть его, теряя или парализуя органы «теофанического чувства», «сердечного знания», как определяет его гносеология имамов. Бессмысленно говорить о пришествии скрытого имама до тех пор, пока люди неспособны его увидеть. Пришествие — не единичное событие, которое свершится в один прекрасный день. Это нечто, происходящее изо дня в день в сознании верного шиита… Это будет триумфом тавиля, который позволит человечеству обрести свое единство, так же как на протяжении всего времени гайбат, эзотеризм, будет хранить тайну подлинного экуменизма. Вот почему великий суфийский шейх, иранский шиит Саадуддин Хамуйех сказал: «Скрытый имам не появится до тех пор, пока мы не будем способны понять вплоть до застежек на его сандалиях тайны тавхида», т. е. эзотерический смысл божественного Единства[61].

Возвращение скрытого имама поэтому будет вызвано возвышением человеческой души, и это станет возможным только благодаря очищению и самопожертвованию.

Каковы исторические условия этого очищения и пожертвования? Этот вопрос, связанный не только с религиозными убеждениями, четко и понятно тревожит израильские спецслужбы. Радикальная интерпретация шиитского учения может означать самопожертвование шиитов как условие для спасения человечества. Учение о скрытом имаме может поэтому быть истолковано в качестве теоретического условия для самоубийства целой нации. Какое очищение может быть лучше, чем игра, взаимно гарантирующая уничтожение двух непризнанных ядерных держав, таких как Израиль и Иран?

Давным-давно, в годы холодной войны, российские и американские военные аналитики разработали доктрину гарантированного взаимного уничтожения как форму парадоксального успокоения своих народов: никакая ядерная держава не будет использовать бомбу, потому что каждая сторона знает, что ее агрессия немедленно приведет к гарантированному уничтожению.

При взгляде назад те времена кажутся обнадеживающими по сравнению с сегодняшним днем. Помимо всего, те коммунисты были разумные люди, а не мистики-самоубийцы или идейные фанатики. Збигнев Бжезинский, который в первую очередь несет ответственность за то, что Америка вооружала талибов против Советского Союза, был не прав, когда он ретроспективно оправдывал свое решение, риторически спрашивая: «Что важнее для мировой истории? Талибан или распад Советской империи? Некоторое количество мусульман-смутьянов или освобождение Центральной Европы и конец холодной войны?»[62]

Как мы теперь знаем, окончание холодной войны не ввело мир в эпоху гармонии и терпимости, лишь изредка нарушаемую действиями маргинальных фанатиков. Вместо этого оно привело к хаотическому времени непрерывной идеологической агрессивности и суицидального безумия. Самоубийство не является частью советской идеологии. Но оно в значительной степени присутствует в идеологии исламского фундаментализма.

Бесконечная война, которую президент Джордж Буш начал в ответ на террористический самоубийственный акт 11 сентября, превратилась в катастрофическое поражение, потому что его противник не был монолитной силой, настроенной на то, чтобы выжить и победить, но оказался армией шахидов, которые вовсе не собираются выживать. Мученичество и самоубийство являются наиболее опасным и непредсказуемым оружием этих «смутьянов-мусульман», которых Бжезинский так глупо недооценил в 1998 году.

И никак не считай тех, которые убиты на пути Аллаха, мертвыми. Нет, они живые! Они у своего Господа получают удел, радуясь тому, что даровал им Аллах из Своей милости, и ликуют они о тех, которые еще не присоединились к ним, следуя за ними, что над ними нет страха и не будут они опечалены![63]

Джордж Буш оказался не в состоянии понять, что смесь унижения, страдания и религиозного фанатизма может развязать волну убийственного насилия. Эта волна поднимается и после десяти лет войны и кажется очень устойчивой.

Самир Кассир, ливанский писатель, который был убит террористами в 2005 году, писал о несчастье как о фундаментальной мотивации арабской культуры и политического действия в своей книге «Размышления об арабском несчастье» (Considerations sur le malheur arabe). Начиная с арабского Золотого века и через исследование о влиянии современной культуры в первой половине XX века, Кассир идентифицировал арабскую политическую агрессивность как следствие колониальной виктимизации и формирование «культуры жертвы».

Тунисский психоаналитик Фетхи Бенсалма также проливает свет на отношения между отчаянием и регрессивным политическим желанием: «Отчаяние — не категория политической науки, но исламистские движения, особенно в их экстремистской версии, не могут быть поняты, если мы не осознаем их, как самое мощное послание массового отчаяния»[64].

Поскольку отчаяние не признается традиционной политологией, она неспособна анализировать современную политическую культуру ислама (не говоря уже о других явлениях), и западная политическая мысль, подкрепленная несостоятельной политической наукой, не в состоянии найти решение исламистской агрессии. Существующее различие между «хорошим, умеренным исламом» и «плохим, радикальным исламом» является типичным примером этого непонимания западным политическим прагматизмом.

В контексте монотеизма культ происхождения в соответствии с нынешней нищетой базируется на предпосылке, что земная история есть история грехопадения, упадка. Это регрессивное видение исторического времени объясняет кое-что в современной исламской политической культуре:

Какой смысл политического желания возвращения к истокам и террора, который идет с ним? Что это за поворот назад, к первобытным временам и смертельная борьба, ведущаяся от их имени? Как мы можем интерпретировать желание изгнания из настоящего, сведение будущего к прошлому, которое позволяет только повторение ранее существовавшего, так что настоящее — лишь только тень того, что уже произошло?[65]