Читать книгу "Авантюристка. Посланница судьбы. Книга 4 - Анатолий Ковалев"

И, едва они добрались до Владимирской дороги, как он принял неожиданное решение.

– Стой! – крикнул он извозчику. – Поворачивай, голубчик, в Москву!

На лице резво обернувшегося возницы сверкнула радостная улыбка. «Ай, барин, хорошо придумал! – воскликнул он. – Уж довезу, так довезу – домчу живым манером! Эгей!» И, развернув лошадей, с веселыми прибаутками заработал хлыстом. Экипаж покатил по дороге так быстро, словно и впрямь убегал от наступавшей по пятам холеры.

* * *

Оторвавшись от офицерского эскорта за несколько верст до Москвы, Вилимка праздновал победу.

– Барыня, а что, каков я выдумщик?! Ведь выиграли мы ящик шампанского на вашу свадьбу с графом! – торжествующе кричал он с козел Татьяне.

Та заливисто смеялась в ответ. Какой девушке, будь она одета в парижское платье или в деревенский русский сарафан, не ласкает слух, не веселит сердце слово «свадьба», если замуж она собирается за любимого?

– Вильям – джени! Джени! – восхищенно шептала окончательно влюбленная в шуваловского Фигаро Бетти.

Свернув на Владимирскую дорогу, рыжий возница продолжал вовсю шутить и балагурить, развлекая своих спутниц. Однако, проехав несколько верст, он поутих. Ему показалось странным то, что творилось на дороге. Наступала осень, многие москвичи должны бы уже возвращаться с дач и из поместий, но в сторону первопрестольной не замечалось никакого движения. Напротив, в сторону Владимира тянулась бесконечная вереница дормезов, повозок, кибиток, как будто туда хлынул поток дачников. Казалось, май и сентябрь поменялись местами. Временами нашим путешественникам приходилось ехать шагом, настолько их теснили ехавшие рядом экипажи самого диковинного и разнообразного вида. «Что за чертовщина?! – недоумевал Вилим. – Не война же началась, в самом деле?» Он хорошо помнил, как в сентябре двенадцатого года Москва почти опустела. Рассказывали, что именно на Владимирской дороге тогда скопилось множество повозок, потому что во Владимир вывозили целые обозы церковной утвари.

На всякий случай Сапрыкин решил расспросить одного извозчика, открытая ободранная коляска которого ползла рядом. В ней располагался единственный пассажир, по всей видимости, сильно подкутивший. Он то и дело валился боком на сиденье, хотя экипаж еле двигался и тряски особой не было. С трудом поднимаясь, пассажир в сердцах ругал возницу: «Каналья! Коновал! Клоп презренный! Всего меня измутузил! Всю душу вытряс!»

– Послушай, дяденька, – обратился Вилим к извозчику, так нещадно порицаемому за свое искусство. Извозчик был угрюмый мужик лет пятидесяти, обладатель всклокоченной пегой бороды и надвинутой на брови барашковой шапки. – А чего это нынче все пустились во Владимир? И где дачники? Отчего не возвращаются в Москву?

– Ты что, из лесу вышел? Не знаешь ничего? – нехотя проскрипел «дяденька».

– Да все едино, что из лесу! Просвети, сделай милость? – взмолился Вилим. – Который день в дороге, газет не видал, с людьми не говорил!

– Да будет Лазаря-то петь… – нелюбезно ответил извозчик. – Про холеру, небось, слыхал?

Вилим утвердительно кивнул.

– Ну, так она уже во Владимире, говорят, на днях в Москву пожалует… Вот и тащатся из первопрестольной все, кто куда… Между двух огней оказались!

– Людишки в деревни бегут, как от чумы! – неожиданно вмешался в разговор пьяный пассажир. – Но холера – дело другое! – Он многозначительно ткнул пальцем вверх. – Невежи! Д-дураки! Воду пить нельзя, а надо пить вино!

Сделав это заявление, пассажир вновь повалился на сиденье кибитки и больше уже не поднялся. Спустя мгновение послышался его густой храп.

– А те, которые по Владимирке в Москву с дач возвращались, – продолжил извозчик, – в карантины все и попали. От Москвы до Владимира аж четыре карантина на заставах устроили. Первый в Обухове будет, впереди. Я как раз туда и везу господина фельдшера. А тебе, рыжий, – внезапно подмигнул он Вилиму, внезапно проявив некоторую живость, – не советую с нами до Обухова доезжать. Недели на две там застрянешь, это как пить дать. Эти все, что с нами едут, еще до Обухова по деревням рассеются, дорога опустеет.

– Ну, дела! – присвистнул Фигаро и озадаченно почесал в затылке. «Если поверну в Москву, – размышлял он, – непременно столкнусь с графом и получу на орехи за то, что не отвез княжну в Петербург!» Хитрец изначально замышлял доставить Татьяну в деревню хотя бы на сутки раньше, чем туда же явится Евгений, надеясь заручиться поддержкой Прасковьи Игнатьевны. Ведь графиня для того и послала сына в Петербург, чтобы он нашел себе невесту! Если женщины выступят против графа единым фронтом, тот не устоит – так рассуждал Фигаро. Не в пример другим камердинерам, Вилим хотел, чтобы его господин женился. Он был слишком уверен в своем влиянии на графа, чтобы бояться его утратить с появлением в жизни Шувалова жены.

Вильгельм Сапрыкин все еще мучился вопросом, ехать ему дальше или повернуть в Москву, когда впереди на дороге показались клубы пыли и послышался шум подъезжающих экипажей. Отчетливо стал слышен стук множества копыт.

– Это кто же там скачет навстречу? – удивился извозчик в барашковой шапке, любопытно вытягивая шею. – Видать, из Обуховского карантина кого-то выпустили! Ишь, несутся… Засиделись, знамо дело…

И в самом деле, навстречу каравану, плетущемуся по Владимирскому тракту, мчалось никак не меньше десяти разномастных экипажей. Поравнявшись с караваном, они замедлили ход, возницы пустили коней рысью.

Внезапно из окна проезжавшей мимо кареты раздался крик:

– Вилимка, черт рыжий! Куда?! Куда тебя несет?! А ну-ка, съезжай на обочину! – Из окна кричала не кто иная, как графиня Прасковья Игнатьевна.

Сапрыкин тотчас свернул на обочину, остановил карету и спрыгнул с козел, подняв тучу пыли. Карета Шуваловой также остановилась.

– Кто это? – успела испуганно спросить Татьяна, выглянув из окна.

– Маменька нашего графа, – громким шепотом сообщил Фигаро, округляя лукавые синие глаза. – Вы, сударыня, не извольте волноваться, положитесь на меня. Сейчас я вас ей представлю.

Графиня была в самом скверном расположении духа. Такой сердитой Вилим ее давно не видел.

– Ты только представь себе, – распахнув дверцу кареты, делилась она со слугой, как со старым приятелем. – Я целый месяц не могу добраться из деревни домой в Москву! Две недели меня продержали в Покрове и еще две недели – в Обухове! Неслыханное самоуправство! И какие там фельдшеры грубияны, ничего слушать не хотят… Я буду жаловаться самому… – Тут она осеклась, очевидно вспомнив, что является матерью декабриста и жалобы ее могут не возыметь прежней убедительной силы. – А где Евгений? Почему он не показывается из кареты? Спит? Болен? – Гнев на ее лице сменился страхом.

– Граф в полном здравии, – поторопился успокоить ее Вильгельм и загадочно добавил: – То есть, был в полном здравии, когда я его оставил… В карете я везу не графа…

– Где ты оставил его?! Кто в карете?! – еще больше испугалась Прасковья Игнатьевна.