Читать книгу "Детский психоанализ - Мелани Кляйн"

Как я уже упоминала прежде, в первый свой приход ко мне Дик не проявил никакого эмоционального отклика, даже когда няня оставила его со мной одного. Глянув на игрушки, которые я приготовила заранее, он не выказал ни малейшего интереса. Я взяла большой поезд и поставила его рядом с поездом поменьше и назвала их «поезд-папа» и «поезд-Дик». После этого он взял поезд по имени «Дик», покатил его в сторону окна и сказал говоря: «Станция». Я объяснила ему, что «Станция — это мама, Дик въезжает в маму». Он остановил поезд, выбежал в пространство между внешней и внутренней дверью комнаты, закрылся там и произнес: «Темно», а затем сразу же вбежал обратно. Так он выбегал и вбегал несколько раз подряд. Я опять объяснила ему: «Внутри мамы темно. Дик внутри маминой темноты». Тем временем он вновь схватил поезд, но тут же снова побежал в пространство между дверями. Пока я говорила, что он убегает в темноту мамы, он дважды повторил с вопросительной интонацией: «Няня?». Я отвечала, что няня скоро придет. Он в ответ повторил и запомнил мои слова, а позже употреблял их совершенно правильно. Когда он пришел во второй раз, то повел себя точно также, только теперь он выбежал из комнаты дальше, в прихожую, где было совсем темно. Он отнес туда поезд «Дик» и явно хотел, чтобы тот дальше там и оставался. В то же время, он то и дело переспрашивал: «Няня придет?» На третьем сеансе он вел себя на тот же манер, но не удовлетворившись беготней в прихожую и прятаньем между дверьми, он еще и забрался за комод. Там его охватила тревога, и впервые он позвал меня к себе. Страх совершенно очевидно проявился в том, как раз за разом Дик спрашивал про свою няню, а когда сеанс закончился, встретил ее с нескрываемым удовольствием. Одновременно с появлением тревоги проявилось и чувство зависимости, сначала от меня, а потом от няни, и в то же самое время он с явным интересом отреагировал на слова: «Няня скоро придет», которые я использовала, чтобы успокоить его. В противоположность своему обычному поведению ребенок повторял и запоминал их. В ходе третьего сеанса он наконец-то посмотрел на игрушки с интересом, в котором просматривалась известная доля агрессии. Дик показал на маленькую угольную тележку и произнес: «Резать». Я дала ему ножницы, и он попытался выцарапать маленькие черные брусочки из дерева, которые изображали уголь, но не смог правильно ухватить ножницы. В ответ на брошенный в мою сторону взгляд я вырезала кусочки дерева из тележки, после чего Дик бросил поврежденную тележку и ее содержимое в ящик и сказал: «Ушло». Я сказала ему, что это означает: он вырезает фекалии из тела матери. Тогда Дик вновь побежал в пространство между дверьми и тихонько поцарапался в дверь ногтями, подтверждая тем самым, что он идентифицирует это пространство с тележкой, а ее и само пространство — с материнским телом, которое он атакует. Дик сразу же вернулся обратно в комнату, подбежал к шкафу и заполз в него. В начале четвертого сеанса, мальчик заплакал, когда няня ушла — весьма необычно для него, но успокоился довольно быстро. На этот раз Дик пренебрег понятным пространством между дверьми и заинтересовался игрушками, рассматривая их намного внимательнее и с явно зарождающимся любопытством. Увлеченный этим занятием, он наткнулся на тележку, поврежденную в прошлый его визит, и на ее содержимое. Дик тут же отодвинул и то, и другое в сторону и прикрыл другими игрушками. После того, как я объяснила, что поврежденная тележку представляет его мать, он отыскал ее, собрал все маленькие кусочки угля и отнес все вместе в пространство между дверями. По ходу того, как прогрессировал его анализ, становилось ясно, что выбрасывая эти предметы вон из комнаты, ребенок указывает на вытеснение как поврежденного объекта, так и собственного садизма (или тех средств, которые использует садизм), который он проецирует его на внешний мир. Когда Дик наткнулся на тазик для мытья, он также указал на него как на символ материнского тела и явно выказал сильнейший страх, как бы не замочиться водой. Охваченный тревогой, Дик сразу же взялся вытирать ее, как со своей руки, так и с моей после того, как окунул ее в воду, а несколько позже продемонстрировал такую же сильную тревогу при мочеиспускании. Моча и фекалии представлялись ему опасными и причиняющими вред веществами.[42]

Совершенно очевидно, что в фантазиях Дика фекалии, моча и пенис означали объекты, при помощи которых он нападал на материнское тело, а потому воспринимал их как источник угрозы и для него самого. Эти фантазии провоцировали у него ужас перед содержимым тела матери, и, в особенности перед пенисом отца, который в его фантазиях находился внутри ее живота. Мы научились распознавать отцовский пенис и растущее чувство агрессии по отношению к нему во многих формах, среди которых преобладало желание съесть или уничтожить его. Например, однажды, Дик поднял маленького игрушечного человечка, поднес его ко рту и сказал, заскрежетав зубами: «Чай папа». Это означало: «Съесть папу».[43]Сразу после этого он попросил воды. Интроекция пениса отца пробуждала у него, как выяснилось, двойной страх: ужас перед пенисом, как примитивным Супер-Эго, причиняющим вред, и перед наказанием со стороны матери, ограбленной таким способом. Иначе говоря, Дик испытывал страх как перед внешним, так и перед интроецированным объектом. К этому времени, я уже могла ясно обозначить тот факт, о котором упоминала и который сыграл определяющую роль в его развитии, а именно, что генитальная фаза активизировалась у Дика слишком рано. Это было проявлено в том, что вышеописанные репрезентации вызывали не только тревогу, но и раскаяние, жалость и чувство, что он должен возместить ущерб. Например, он вкладывал мне в руки или пристраивал на колени маленькую куколку, складывал все игрушки обратно в ящик, и тому подобное. Столь раннее действие реакций, зарождающихся на генитальном уровне, проистекало из преждевременного развития Эго, что лишь затруднило его развитие в дальнейшем. Ранняя идентификация с объектом не могла еще быть соотнесена с реальностью, к примеру, однажды, когда Дик увидел у меня на коленях несколько щепок от карандаша, который я заточила, он произнес: «Бедная миссис Кляйн». Однако в другой похожей ситуации он сказал с точно такой же интонацией: «Бедная занавеска». Бок о бок с его неспособностью переносить тревогу, возникла преждевременная эмпатия, которая оказала решающее воздействие и вынудила его отвергать любые деструктивные стремления. Дик отрезал себя от реальности и остановил развитие фантазирования, найдя прибежище в фантазиях о темной и пустой материнской утробе. Таким образом, ему удалось оттянуть свое внимание от различных других объектов во внешнем мире, которые представляли содержимое материнского тела: от отцовского пениса, экскрементов и детей. Он считал, что ему следовало избавиться от собственного пениса, то есть от органа садизма, а также от собственных экскрементов (или ему приходилось их отрицать), потому что они представлялись агрессивными и опасными.