Читать книгу "Не все мы умрем - Елена Гордеева"

— Чертов кагэбэшник! Бездонная бочка! Он мне хвастался, уговорив две бутылки водки, что в КГБ их учили правильно пить, не хмелея. Ой! Ноги не слушаются, а он все заливает внутрь. Я думал, что больше меня никто выпить не сможет. Какая наивность! У! Представляешь. — Барсуков повернул голову к Евгении и застонал: — Мууууу! Я назавтра в руинах лежу, а этот субчик как ни в чем не бывало в мэрии сидит. Смеется, мерзавец. Хочешь, говорит, я тебе повторю, что ты вчера говорил? Повтори, говорю. И он выдал. Чуть ли не слово в слово. Вот сволочь!

С того дня Барсуков хоть и пил с ним регулярно, но больше не разглагольствовал по поводу жизни, политики и миропорядка. Только водка и женщины — вот две темы, достойные внимания.

Когда Евгения попросила самую большую бутылку водки «Смирнов» размером с бочонок, продавщица растерялась, не зная, как ее поднять, извинилась и пошла за подсобным рабочим. В сопровождении работяги в зеленом фирменном комбинезоне, тащившего покупку, Евгения возвратилась к своей «Оке», отблагодарила грузчика десяткой, тот был премного благодарен, и вернулась в офис.

«Волга» Барсукова въехала во двор мэрии и припарковалась у чугунной решетки особняка градоначальника. Шеф, пыхтя, вылез, захватил коробку шоколадных конфет в пластиковом пакете и вошел, отдуваясь, в подъезд.

— Паспорт, — потребовал охранник, отрываясь от экрана монитора. Не только парадный вход, но и весь двор просматривался.

Барсуков достал потрепанную книжицу уже далеко не красного цвета с обгрызанными углами. Охранник брезгливо начал листать. Фотография была только на первом листе, снятая еще в студенческие годы. Эх, какое было счастливое времечко, когда он учился в инязе на Остоженке! В молодом человеке с эспаньолкой с трудом угадывался разжиревший Сергей Павлович. Листы паспорта пожелтели и были залиты какой-то дрянью. Чернила расползлись, а там, где должна была быть подпись владельца, красовалась большая клякса в виде инфузории-туфельки с ножками. Ножки Барсуков пририсовал уже сам, развлекаясь. Охранник, в надежде обнаружить более позднее изображение хозяина документа, листал странички, которые из паспорта свободно выпадали.

— Паспорт надо менять, — внушительно произнес охранник.

— Меняю, — с готовностью откликнулся владелец. — В понедельник в милицию иду.

Сколько Евгения Барсукова знала, столько он его и менял. Иногда говорил, что уже сфотографировался. Другой раз — завтра идет в паспортный стол за новым. Однажды он попросил Таечку проклеить ему странички, но та это сделала так неумело, что Барсуков разнервничался, раскричался: такой хороший паспорт взяла и испортила! Он его из пасти Рекса вырвал!

— Ничего не может нормально сделать, — жаловался он Евгении. — Ни чай заварить, ни паспорт заклеить. И как она собирается на свете жить? И кто ее замуж возьмет? Ну молодежь! И я ей за это зарплату плачу!

Тая от обиды расплакалась.

— У вас нет фотографии в сорокапятилетнем возрасте, — вернул паспорт охранник. — Я вас не могу пропустить.

— Позвольте мне позвонить.

— Вон телефон. — Страж сухо показал на противоположную стену.

— Любовь Аркадьевна? Я уже приехал и хочу вас поздравить, а меня не хотят к вам пускать. Жду.

Тут же раздался звонок.

— Да. У него паспорт не в порядке. Как? А! Тогда другое дело. Слушаюсь! — И Барсукову, не отрывая трубку от уха: — Проходите!

— Любовь Аркадьевна! Вы спасли мне жизнь! — ворвался Барсуков в приемную секретаря управделами мэрии. — Этот охранник у входа меня чуть не пристрелил.

Он протянул ей непрозрачный пакет, и Любовь Аркадьевна одним глазком заглянула, пальчиком оттопырив пленочку: что там такое? — и радостно заулыбалась:

— Беда с паспортом?

— Это не я, это не я! Это все Рекс! — И он протянул ей паспорт, больше похожий на сальный блин. — Он почти его съел.

Любовь Аркадьевна взяла заточенный карандашик и осторожно, как палочкой лягушку, стала переворачивать странички.

— Ой, какой вы здесь молодой!

— Вот поэтому и не меняю, — подхватил Барсуков. — А то посмотришь сейчас на себя в зеркало и жить не хочется.

— Ну что вы, Сергей Павлович! Вы с Анатолием Борисовичем мужчины хоть куда! — Любовь Аркадьевна встала и разгладила на бедрах юбку. — Он вас ждет. Проходите.

— Ну? — встретил его Анатолий Борисович. — Какие проблемы? Садись. Вот в это кресло.

Барсуков прекрасно осознавал, что у бывшего кагэбэшника не только телефон прослушивается, но и вазочки, и пластмассовые гвоздички в них, и полочки с книжками руководителей государства, и даже кресла проклятые скрипят и записывают. Только не поймите нас неправильно, что кто-то Анатолия Борисовича контролирует, это Анатолий Борисович прослушивает и заносит себе в досье: кто с чем приходил, кто чего принес, потому что если завтра изменится власть, то у него уже сегодня готов на всех компромат.

Когда Барсуков только въехал к себе в офис, Иван прислал ему человека с чемоданчиком. Тот открыл чемоданчик, что-то там покрутил, пощелкал и покачал головой:

— Как в американском посольстве. По стенам одни жучки.

Барсуков поводил его по всем комнатам особняка, и вывод был однозначный:

— Штукатурку сбивать, внутренние перекрытия рушить. Капитальный ремонт делать надо.

Собрались шурины на военный совет в Филях, подсчитали убытки, прослезились. Но, как ни крути, выходило, что лучше рушить, чем сдаваться. И первое время в офисах трех компаний стояла могильная тишина, сотрудники общались друг с другом записочками, только скрипели перья. Евгения этого не застала, но Барсуков, смеясь, рассказывал, предупреждая таким образом, что в других конторах может быть то же самое. Так что молчи! Болтун — находка для врага.

Но вернемся, впрочем, к Барсукову, забытому нами в кресле рядом с искусственными гвоздиками.

— Анатолий Борисович! С чем я пришел? Мы с Евгенией Юрьевной на компьютере подсчитали, что в первом веке третьего тысячелетия Россию ожидает демографический экстремум.

— Так, так, — закивал Анатолий Борисович. — Очень интересно. Продолжай.

— Весь ужас в том, что не экстремум-максимум, а экстремум-минимум. Значительная часть населения постсоветского пространства, включая ближнее зарубежье, заболеет туберкулезом и умрет. И уже в отдельных регионах эта тенденция отчетливо просматривается и фиксируется компетентными органами здравоохранения.

Анатолий Борисович встал из-за стола и пересел за журнальный столик к Барсукову.

— Откуда такие сведения? — спросил он, наклоняясь к гвоздичкам.

— Простой расчет, — отвечал Барсуков, тоже обращаясь в свою очередь к цветочкам. — В одной только России все пенитенциарные органы имеют в наличии сто тысяч инфицированных туберкулезом больных. Поскольку смертная казнь у нас практически отменена, то их когда-нибудь да выпустят. Представляете, что будет, если мы не вмешаемся в этот процесс сейчас? Количество больных будет возрастать лавинообразно, в геометрической прогрессии! И через каких-нибудь десять — пятнадцать лет даже такие здоровые люди, как мы с вами, заболеем открытой формой туберкулеза.