Читать книгу "Принцип индивидуации. О развитии человеческого сознания - Мюррей Стайн"

Гефест внутри

Разве любой мужчина не несет в себе некоторые Гефестовы раны и дилеммы? Мужчина, приходивший ко мне на анализ в течение нескольких лет, поведал мне историю такой раны и негативного материнского зависания совершенно незабываемым образом. Я буду называть его просто Джек. Джек несколько раз упоминал о том, что испытывает необъяснимую странную реакцию на принадлежности для рисования и живописи, встречая их в магазинах. С одной стороны, он был зачарован ими и испытывал желание купить; с другой – ощущал запрет и некий паралич, словно предохраняющий его от действия. Это был успешный пятидесятилетний мужчина, профессионал в области, совершенно не имеющей отношения к рисованию и живописи; он был удовлетворен карьерой и горд своими значительными достижениями. Однако он постоянно испытывал сложности в вопросах самооценки и временами погружался в острую депрессию и тревогу; нрав его был резким, и он легко раздражался. Он обладал типичным «артистическим темпераментом», унаследованным от отца. Подобная странная реакция на предметы для живописи и рисования оставалась загадкой, пока он не добрался до важного воспоминания из детства.

Пока Джеку не исполнилось восемь лет, он наслаждался рисованием и раскрашиванием, а поскольку он выказывал талант в этой области, учителя подбадривали и поддерживали его. По большей части ему просто нравилось само действие – рисование форм и игра с красками. Кроме того, он по природе был весьма любознателен и любил разбирать игрушки, чтобы посмотреть, как они работают, за что обычно его стыдили родители. Конкретное воспоминание, которое он обнаружил, окончательно объяснило внутренний запрет на рисовальные принадлежности: когда ему было около восьми лет, он нарисовал карту некой географической территории от руки. Он с гордостью принес ее матери. И тогда молот обрушился. Мать его, образованная школьная учительница, строго поправила его, показывая, что он должен был обвести эту территорию, используя кальку, наложенную сверху на карту в книжке. Она настаивала на том, чтобы он научился это делать, таким образом обуздав его попытки сделать рисунок от руки. Мелкий случай, но в ретроспективе видно, что это материнское послание поразило психику ребенка и навсегда осталось там; оно стало запретом для художественной свободы. Послание гласило: «Есть правильный способ делать это; есть точный образ, а есть образ неправильный; или делай правильно, или не делай вовсе». Что и заморозило его творческую деятельность в этой области. Рисование больше не было полем деятельности для выражения его творческого инстинкта, для создания нового, для изобретений, для экспериментов; теперь оно стало ареной для требований правильности, где произведения стали воспроизведением (репродукциями) и где на творчество был наложен запрет. И в свои взрослые годы, в середине жизни, Джек чувствовал запрещение и паралич тогда, когда его влекло снова взять и начать рисовать. Гефестова стихия в нем была изгнана с Олимпа и спряталась.

Прорыв произошел однажды, когда ему в руки попал самоучитель в одном из отделов универмага в двух шагах от секции с рисовальными принадлежностями; книга вводила концепцию использования левой руки для связи со своим «внутренним ребенком». Он решил, что испробует эту технику. Итак, следуя инструкциям, он начал писать левой рукой; он позволил своей левой руке поговорить с собой. И история, рассказанная его левой рукой, оказалась удивительной: она говорила о том, что олицетворяет пятилетнего мальчика, того мальчика, каким он был когда-то, а затем последовали другие воспоминания, многие годы скрытые. Все это были воспоминания о раннем детстве, вплоть до пятилетнего возраста. Он вспоминал все новые случаи стыда и унижения, связанные со свободным самовыражением. Тон пятилетнего юнца был сердитым и злым. Сначала он не очень-то хотел общаться. Постепенно, услышанный Джеком, он стал отвечать правой руке, олицетворявшей нынешнее сознание Джека, и начался диалог, так что установка левой руки была направлена в большей степени на кооперацию.

Одним из желаний мальчика левой руки было рисовать и писать красками. Джек согласился на это, впервые за много лет он купил карандаши, краски и альбом. Когда он принялся за дело, он испытал чувство огромного облегчения и радости. Даже нанесение краски на страницу приводило его в изумление и восторг. Левой рукой он в состоянии был нарисовать несколько простых форм, которые иногда были весьма элегантны, а в другие моменты были всплесками эмоций: гнева, печали, радости. Эти сессии активного воображения продолжались на протяжении почти шести месяцев, и за это время левая рука обнаружила много аспектов давно утраченной и скрытой личности Джека, включая несколько возрастных периодов вплоть до пятнадцати лет. Но самое потрясающее впечатление, которое я получил от рассказов Джека об этом общении – он показывал мне картинки, а затем зачитывал диалоги с разрешения весьма подозрительного леворучного парнишки, – было таково: то, что переживал Джек, было его самым неподдельным Я, личностью за пределами ограничений персоны его адаптированного взрослого эго, тем, кто был способен добраться до столь ранних лет и вновь переживать тот изначальный, первичный уровень инстинктов и архетипов, которые содержат в себе творческую энергию. На этом уровне Джек не был связан раной; здесь травма не искалечила его. Из этого краткого клинического примера видно, как простой порыв может привести психику к обнаружению раны, блокирующей «естественный инстинкт» творчества. В случае Джека это не было таким уж ослабляющим и опустошительным повреждением, которое искалечило бы его во всех областях жизни, но это было ударом, который оставил глубокое впечатление и сделал для него невозможным использование определенной области для выражения его творческого инстинкта. Он стал также символизировать его более общую проблему – быть непосредственно и полностью свободным и творческим и в других областях деятельности, не только в рисовании и живописи.

На своем опыте психотерапии и юнгианского анализа я могу засвидетельствовать, что такого рода Гефестова рана чрезвычайно распространена. На самом деле весьма необычно, если такого рода черты не присутствуют в человеке, приходящем на анализ. Образ Гефеста с его хромотой, историей отвержения со стороны отца и матери, его чувство стыда от того, что он несовершенен в том или ином отношении, ярко отражает переживания множества людей в их индивидуационном процессе.

В Гефесте мы видим изначально маргинализованного творческого бунтаря, рассерженного и обиженного. Это не отвращает его от творчества более мелкого, и в этих своих усилиях он получает поддержку и заботу от некоторых положительных материнских источников – морских нимф Фетиды и Эвриномы в их пещере, «свободном и укрытом пространстве», если использовать прекрасную фразу Доры Кальф о песочнице, которую она создала для своих пациентов. За этой маргинальностью стоит образ отвергающей матери, и именно от нее ему нужно освободиться, чтобы выступить в полную силу в качестве творца. Именно такова была психологическая задача в случае Джека. Его обида на мать была столь глубокой и интенсивной, что он едва мог говорить с ней несколько минут по телефону, не становясь агрессивным и раздражительным, и в тех немногочисленных случаях, когда он навещал ее, он фактически взрывался гневом после нескольких часов в ее присутствии. Но более глубокой задачей было освободиться от ее влияния внутри него самого, поскольку именно здесь находилась настоящая преграда для доступа к его творческому инстинкту. Только после того, как он проделал работу с левой рукой и задействовал свою Гефестову часть в диалоге, его расстроенный и обиженный внутренний ребенок позволил ему отбросить в сторону его глубокое отвращение к матери.