Читать книгу "Никто кроме Путина. Почему его признает российская "система" - Люк Хардинг"

* * *

У нуждающихся чеченцев существует традиция, порожденная необходимостью. Ранней весной местные жители отправляются в покрытые снегом леса на поиски дикого чеснока. Чеснок, как английский дикий лук-порей или черемша, имеет широкие зеленые листья и тусклый луковый ствол. 11 февраля 2010 года около 200 жителей чеченского города Ачкой-Мартан едут кортежем изношенных автобусов в соседнюю республику Ингушетия. Среди членов группы — четверо парней-подростков: Адлан Мутаев, 16 лет, его брат Арби, 19, и двое их приятелей — Шамиль Катаев, 19, и Мовсар Татаев, 19.

К трем часам дня ребята уже доверху набили свои брезентовые мешки чесноком, который они собирались продать на местном базаре. Они вышли из леса, чтобы сесть на автобус и ехать домой. Неожиданно, без предупреждения, российские бойцы диверсионно-десантного отряда, прячущиеся за холмом, открыли огонь. Шамиль и Мовсар были ранены. Также и Адлану подстрелили ногу, однако он сумел добраться ко рву и спрятаться там. Его брат Арби также пытался сбежать, но мужчины в камуфлированной одежде догнали его.

По данным правозащитного объединения «Мемориал», сотрудники которого расспросили родственников и уцелевших, Арби заставили тянуть двух своих раненых и окровавленных товарищей по снегу. Шамиль умолял не убивать его, но российские солдаты были неумолимы. Они завязали глаза Арби и открыли огонь, расстреляв на месте Шамиля и Мовсара. По меньшей мере двух других собирателей чеснока постигла такая же участь: Рамзана Сусаева, 40 лет, и Мовсара Дакаева, 17. Их тела нашли через 48 часов.

Ребята случайно попали в эпицентр «контрповстанческой спецоперации», осуществляемой российскими войсками в лесной зоне между Чечней и Ингушетией. Солдаты, очевидно, искали военных исламистских повстанцев, которые воюют против русского государства. Вместо этого они натолкнулись на группу безоружных ребят. Но все равно они их убили. Убийства происходят среди живописного массива низких холмов и снега.

На видео, которое появилось через три дня после атак в московском метро, ответственность за теракты взял на себя главный повстанческий лидер Чечни Доку Умаров. Он говорил, что бомбы были местью за смерть мирных жителей, застреленных во время уборки чеснока. Умаров назвал также место расстрела ребят — неподалеку от ингушского села Аршати. Он также заявил, что бойцы ФСБ покалечили ножами их тела, насмехаясь над своими жертвами. Были сомнения относительно правдивости заявления. Но видео появилось на KavkazCenter.com, главном источнике новостей от повстанческого самопровозглашенного кавказского «эмирата».

Объяснения Умарова наталкивают на мысль, что причину терактов придумали задним числом. В конце концов, любая самоубийственная атака в Москве, очевидно, планируется заранее. Московская полиция охотится на нескольких сообщников. Но одновременно заявление Умарова иллюстрирует сущность конфликта: обе стороны заперты в бесконечном круге кровопролития и мести. Как отмечает политолог Андрей Пионтковский, насилие на Северном Кавказе привело не только к серьезному региональному конфликту в России, но и стало угрозой существованию всей страны.

Представляется неоспоримым, что грубые действия спецслужб вызвали восстание, которое сейчас бушует на юге России, в этнических горных республиках — Дагестане, Ингушетии, Чечне и Кабардино-Балкарии. С 1992 года, с зарождения чеченского националистического движения, Кремль многократно применял силу с целью уничтожения повстанцев. Эта стратегия была непродуктивной. Но, кажется, Москва ничего другого не может придумать.

* * *

Через три дня после взрывов я лечу во Владикавказ, столицу Северной Осетии. Отсюда я собираюсь поехать в Назрань, фактически главный город Ингушетии. Моя цель — узнать, что заставило двух женщин взорвать себя и других людей в метро. А также выявить глубинные причины — социальные, политические, родовые? — этой лютой гражданской войны.

Во Владикавказе я еду на такси до границы с Ингушетией — 15-минутная езда мимо придорожного мемориального кладбища жертв Беслана. На границе я выхожу и пересекаю ее пешком. Беру с собой маленький чемоданчик с несколькими футболками и сменным бельем. Здесь тепло — 25 градусов, ослепительно сияет белое небо. Переход не совсем обычный, ведь напряжение между ингушами и осетинами после этнического конфликта в 1992 году до сих пор ощущается. Водители неохотно пересекают границу между республиками. Территориальный конфликт был одним из нескольких, которые развернулись в Советском Союзе во время его распада. Другие, так называемые «замороженные конфликты», касались Чечни, Южной Осетии, Абхазии, Таджикистана, Нагорного Карабаха и Приднестровья.

Пограничник проверяет мой паспорт. Он переводит меня через границу. Только оказавшись в Ингушетии, я встречаюсь с местным ингушским журналистом Вахой Черепановым, который с машиной ждал меня на поросшей густой травой обочине. Мы вместе едем в Назрань — небольшой город низких домиков из красного кирпич. Едем к офису общества «Мемориал».

Здесь я встречаюсь с Магомедом Муцолговым, правозащитником, чей брат «исчез» четыре года назад. Он — приятель Политковской, Маркелова и Эстемировой: все они ныне покойные. Я расспрашиваю его об Ингушетии. Картина, которую он рисует, мрачная: «Людей похищают и убивают. Нет никаких гарантий безопасности». Мы сидим в верхнем кабинете, окна которого выходят на разрушенный полицейский участок без окон: прошлым летом его взорвали при помощи грузовика, начиненного взрывчаткой.

Муцолгов рассказывает, что за последние два года ситуация резко ухудшилась, когда в Ингушетии вышли из-под контроля правоохранительные органы и федеральные органы безопасности. Эти федеральные отряды виноваты в десятках быстрых и самовольных арестов, а также в пытках, в бесчеловечном и унизительном обращении. Российские спецслужбы выполняют внесудебные казни, говорит он.

Обычно вооруженные сотрудники в масках окружают село или район, осуществляя так называемую «операцию зачистки», похожую на проведенную в Аршати. Они заходят в дома, избивают жителей и повреждают их собственность. Заподозренных в связях с повстанцами забирают. Многие из них уже не возвращаются. Других просто убивают, всовывая им в руки оружие и надевая на них военную форму. Тогда их посмертно обвиняют в том, что они состояли в нелегальной организации.

По словам Муцолгова и других правозащитников, с которыми я разговариваю, зверские антитеррористические методы Кремля на Северном Кавказе усилили повстанческое движение: «Насилие порождает еще большее насилие. Оно заставляет людей идти в военное подполье. Спецслужбы ведут себя вполне безнаказанно, людей унижают, мучают или похищают их родственников. Люди присоединяются к повстанцам, желают отомстить, — говорит он. — Эта безнаказанность больше всего стимулирует пополнение рядов повстанцев». Кремль часто хвастается «уничтожением» повстанческих лидеров. Но, по мнению Муцолгова, стратегия недейственна. «На их место всегда приходит кто-то другой».

* * *

После 16 лет, двух войн в Чечне и гибели большого количества мирных людей, конфликт на юге России еще более усугубился. Однако природа вооруженного повстанческого движения на северном Кавказе изменилась. С 1994 по 1996 год Борис Ельцин вел войну против преимущественно светских чеченских сепаратистов, которые хотели, как и грузины в горах, которые только что получили независимость, собственной конституции и национального государства. В период 1999–2004 годов президент Владимир Путин инициировал вторую чеченскую войну. Целью было окончательное уничтожение чеченского сепаратизма.