Читать книгу "Манящая тайна - Сара Маклейн"

— Каждый из них заработан в драках. В схватках, в которые я бы не вступил, если бы… — Он замолчал, и Мара невольно задумалась: «Как же он собирался закончить фразу?»

«Если бы меня не обесчестили»?

«Если бы меня не уничтожили»?

«Если бы от меня не отказались»?

— Если бы я не был Темплом, — сказал он неожиданно.

Темпл. Имя, которое он принял, когда она сбежала и когда его изгнали из семьи и из общества. Имя, никак не связанное с жизнью, которую он вел раньше. С той жизнью, в которой он был Уильямом Хэрроу, маркизом Чапин и наследником герцогства Ламонт.

И именно она, Мара, лишила его всего этого. А теперь, глядя на него, она изучала его шрамы, изучала карту белых и розовых рубцов, заканчивавшихся синяками — клеймами его профессии.

Впрочем, нет, не профессии. Ведь он был богат и титулован. Но все же почему-то дрался.

Темпл! Боец!

И это она его создала. Может быть, поэтому ей теперь и казалось правильным позаботиться о нем.

А кто делал это раньше?

Мара не могла задать этот вопрос, поэтому задала другой:

— Почему Темпл[2]?

Он шумно выдохнул, его здоровая рука сжалась в кулак, но тут же разжалась.

— Вы о чем?..

— Ну… почему вы выбрали себе такое имя?

Он криво усмехнулся:

— Наверное, потому, что у меня такое телосложение.

Шутливый ответ. Вернее — уход от ответа. И Мара поняла, что не следовало настаивать. Она перевела взгляд на черный рисунок у него на коже.

— А зачем чернила?..

— Это татуировки.

Рука Мары словно сама собой потянулась к узорам, но она вовремя спохватилась и отдернула руку.

— Не бойтесь, — произнес Темпл негромко. — Чего вы боитесь?

Мара в смущении пробормотала:

— Я не должна это делать. Простите…

Темпл вдруг рассмеялся.

— Но вам же хочется… — Он согнул руку, и чернильные узоры задвигались словно живые. — Они не кусаются.

В комнате было прохладно — огонь еще не разгорелся, но от его руки полыхнуло жаром. Мара провела пальцами по замысловатому рисунку, по завиткам линий и темному пространству между ними.

— Как? — спросила она.

— Маленькая иголка и большая склянка чернил, — ответил Темпл.

— А кто это делал? — Мара посмотрела прямо в его черные глаза.

Он перевел взгляд на ее пальцы, скользившие по рисунку; теперь это казалось ему приятным.

— Одна из девушек в клубе.

Пальцы замерли, и она пробормотала:

— Эта девушка очень искусна.

Темпл пошевелился.

— Да. И к счастью, у нее твердая рука.

Она ваша любовница? Маре очень хотелось задать этот вопрос, но вот ответа она слышать не хотела. Не хотела даже думать о красивой женщине, склонившейся над ним с отвратительной иголкой в руке. Не хотела думать о том, что произошло потом, после того как иголка тысячу раз проткнула его кожу.

— Было больно?

— Не хуже, чем боксерские матчи по вечерам.

В конце концов боль — его привычное состояние. И вообще какое ей до этого дело?

— Теперь моя очередь, — произнес он.

И Мара, сразу насторожившись, пробормотала:

— Вы о чем?..

— Моя очередь задавать вопросы.

Эти слова мгновенно разрушили чары. Опустив руку, Мара прошептала:

— Какие вопросы? — Будто она и так не знала. Будто не знала все эти годы, что однажды наступит минута, когда ей придется отвечать.

Хоть бы он рубашку надел, что ли… А впрочем, ей все равно.

Но если он намерен расспрашивать о той ночи, случившейся тысячу лет назад, о ночи, когда она совершила множество ошибок, изменивших ее жизнь, то все же будет лучше, если он полностью оденется. И отодвинется от нее подальше. И перестанет быть таким… неотразимым.

А он вдруг спросил:

— Где вы научились так хорошо обрабатывать рапы?

Этого вопроса Мара совсем не ожидала, он застал ее врасплох, и перед глазами замелькали картинки: кровь и крики; ножи и горы окровавленных тряпок; последний вздох матери, слезы Кита, и холодное жестокое лицо отца, не выражающее вообще ничего. Никаких чувств. Никакой вины. И уж точно — никаких угрызений совести.

Уставившись на свои руки, на переплетенные ледяные пальцы, Мара вздохнула и, тщательно подбирая слова, проговорила:

— За двенадцать лет мне много раз предоставлялась возможность научиться этому.

Темпл промолчал. И казалось, что воцарившаяся тишина растянулась на целую вечность. А затем он вдруг взял Мару за подбородок и заставил посмотреть в его пронзительные черные глаза.

— А теперь — правду.

Она судорожно сглотнула.

— Думаете, вы знаете меня настолько хорошо, что можете понять, когда я лгу?

Он долго молчал, кончиками пальцев поглаживал ее щеку — словно напоминая ей о поцелуе у портнихи. У Мары перехватило дыхание, когда его пальцы скользнули ей на шею и коснулись лихорадочно бившейся под кожей жилки.

И все это время она смотрела прямо ему в глаза, отказываясь отводить взгляд, не желая быть побежденной.

И тут он вдруг приблизил к ней лицо, и губы ее приоткрылись словно в ожидании поцелуя, которого она, оказывается, жаждала больше всего на свете.

Но он лишь легонько прикоснулся губами к ее губам, не более того. А ей отчаянно хотелось, чтобы это прикосновение сделалось настоящим поцелуем.

Ужасно разочарованная, она вздохнула и вдруг услышала какой-то низкий хриплый звук, вырвавшийся из горла Темпла. Мару охватил трепет. Он что, зарычал? Как скандально. И как чудесно!

Но Темпл так и не поцеловал ее по-настоящему. Вместо этого он проговорил:

— Я провел целую жизнь, наблюдая, как люди лгут, Мара. И джентльмены, и мерзавцы. И я стал великим знатоком правды.

Она снова сглотнула, ощущая его пальцы у себя на горле.

— Полагаю, вы-то никогда не лжете…

Он внимательно посмотрел на нее:

— Я лгу постоянно. Я самый худший из мерзавцев.

И сейчас, не получив столь желанного поцелуя, Мара охотно ему поверила. Да, он мерзавец! Даже хуже, чем мерзавец!

Но что будет, если она все-таки расскажет ему правду — вывалит ее к его ногам, всю, до последней капли?

А если и в самом деле?.. Если рассказать ему все, что она сделала? Если обнажить перед ним всю душу и позволить ему судить ее как за хорошие поступки, так и за грехи?