Читать книгу "Найти и уничтожить - Андрей Кокотюха"

– Вчера ночью в школе произошел недопустимый случай, – Дитрих говорил по-русски, чеканя слова, акцент странным образом придавал сказанному некую особую значимость: – Вас здесь собрали и держат не для того, чтобы вы рвали друг другу глотки. Если мы будем допускать драки между собой и даже убийства друг друга, смысл существования школы отпадет сам собой. И в лучшем случае всех вас отправят в концентрационный лагерь до особого распоряжения. Которого, исходя из моего опыта, может и не поступить.

Что случится в худшем случае, никто из курсантов, разумеется, не рискнул спросить. Однако, как мог судить Николай по выражению лиц большинства своих новых товарищей, особого раскаяния за ночное происшествие те не испытывали.

А ведь его могли убить. Инструктор Мельник вполне серьезно собирался сделать это.

…Два первых дня в школе диверсантов прошли нормально и ничем особым не выделялись. Здесь не привыкли задавать вопросов новичкам, прошлое каждого не интересовало остальных. Всех привели сюда сходные обстоятельства, о которых не хотелось особо распространяться и, как знал Дерябин из собственного опыта, нет особого желания напоминать даже себе. Курсантам вполне достаточно, что новичка представили как Пастухова. С ним никто не пытался пойти на сближение, и, как успел отметить Николай, здесь вообще многие держались сами по себе.

Только на вторую ночь он проснулся от того, что сверху навалилось что-то тяжелое, сильная ладонь зажала рот, колено надавило на солнечное сплетение, кто-то с двух сторон ухватил за руки, а прямо в лицо прошипели:

– Лежи тихо, сука чекистская. Первым у меня будешь, краснопузый.

Еще не успев до конца понять, что происходит, лишь осознав отчетливо, что сейчас умрет, так и не узнав причины и даже не увидев своего ангела смерти, Дерябин отчаянным резким движением вырвал правую руку, изо всех сил хватил раскрытой ладонью по тому месту, где должна быть голова противника, точнее – его ухо. И попал: вскрикнув от неожиданной резкой боли, сидевший сверху ослабил давление коленом. Действуя дальше только на кураже, Николай выгнулся дугой, взмахнув при этом правой ногой и даже зацепив пяткой голову врага, которую тот в движении откинул. Каким-то невероятным усилием Дерябину удалось сбросить с себя нападавшего, при этом вырвав из плена левую руку.

Свет не включали, отбиваться приходилось в темноте, наугад, но Дерябин мгновенно оживил в памяти не тренировочный зал, куда в обязательном порядке ходили сотрудники управления НКВД, а детдом и ночные «темные», когда Коля учился отмахиваться от стаи навалившихся злобных зверьков. Разница лишь в том, что сейчас жизнь его повисла на волоске.

Если бы кто-то вовремя не включил свет и дежурный не заорал: «Отставить!», кто знает, как надолго хватило бы Дерябина. Он тут же увидел, от кого защищался: точно напротив стоял инструктор Мельник, тяжело дыша, а в рукопашной Николай уже успел его повидать и оценить подготовку – этот умел убивать голыми руками. Позднее, уже через полчаса, когда среди ночи подняли Дитриха и участники ночного инцидента давали объяснения у него в кабинете, Мельник проговорил без малейшего зазрения совести: узнав, что новичок совсем недавно служил в НКВД, тут же решил наказать его. Отыгравшись на Дерябине за все плохое, что, по его словам, принесла ему лично эта организация. Он ненавидел «красных» люто, считая, что они не имеют права ходить по одной земле с ним, и о причинах подобной ненависти можно было даже не спрашивать. Уж кто-кто, а Николай Дерябин прекрасно понимал: подобное отношение к карательной организации, в которой он состоял, испытывает не только инструктор Мельник.

Впрочем, ситуация довольно быстро прояснилась. Как оказалось, тот, кого называли Мельником, – бандит, отбывавший свой срок на Колыме и вызвавшийся служить в штрафном батальоне, где можно искупить вину кровью и скостить судимость. Только, видать, бандиту Мельнику и с непогашенной судимостью было неплохо: оказавшись на передовой, он рванул через линию фронта к немцам в первом же бою. Так он попал в разведшколу и сейчас собирался спросить с Дерябина за всех энкавэдэшников, залегших за пулеметы и стрелявших штрафникам в спины, если те отказывались идти на прорыв фактически с голыми руками – оружие получали не все, только тесаки да саперные лопатки, автоматы уцелевшие бойцы должны добыть в сражении.

Николай же не считал себя настолько глупым, потому легко пришел к заключению: о том, что он офицер НКВД, пусть бывший, вряд ли знал кто-то, кроме Отто Дитриха. Это означало только одно: именно с подачи Дитриха инструктор Мельник получил нужную информацию. Другого варианта просто не было. Так же, как Николай не сомневался в том, что инструктор готовился удавить его, и поступил приказ не допустить этого, вмешаться в нужный момент.

Суть затеянной Дитрихом игры Дерябин пока не мог понять.

Но, похоже, все сейчас прояснится.

– Я не могу, не хочу и не имею права рисковать заданием, – говорил между тем Отто, продолжая переваливаться с пятки на носок. – У меня нет ни желания, ни возможности проверять каждого на психологическую совместимость друг с другом. Мне все равно, кто как к кому относится. Но меня совершенно не устраивает, если, оказавшись за линией фронта, Мельник воткнет нож в спину Пастухова – или Пастухов при первой же возможности сведет счеты с Мельником, списав это на боевые потери.

Дитрих прошелся вдоль строя, продолжая чеканить фразы:

– Подтверждаю – курсант Пастухов раньше действительно служил в советских органах НКВД. Но каждый из вас тоже являлся советским гражданином. У кого-то даже были партийные билеты, вы выступали на собраниях, клеймили и обвиняли, хлопали врагов народа, при этом восхваляли гений Сталина. Теперь все вы сделали свой выбор. Сделал его и Пастухов. Я провел с ним немало времени. Как, впрочем, однажды беседовал лично с каждым из вас. Но готов согласиться, – капитан остановился, повернулся к виновникам, картинно щелкнул пальцами. – Да, готов согласиться и признать право каждого из вас, бывших советских граждан, ненавидеть карательные органы большевиков. И допускаю – всю злость рано или поздно кто-то вновь захочет выместить на курсанте Пастухове. Который, повторяю, один из вас, так или иначе. Что вы можете сказать, Пастухов?

– Разве я должен что-то говорить? – вырвалось у Николая.

– Вы можете отказаться работать в школе. Тогда вас ждет концлагерь, пока я не придумаю, как с вами быть. И пока мое руководство не примет решения в отношении вас с учетом обстоятельств. Хотя, честно говоря, – пальцы снова щелкнули, – я не думаю, что вокруг вашей персоны, Пастухов, особенно с учетом обстоятельств, возникнут такие уж серьезные споры. Вам предложат стать надзирателем, и вы согласитесь.

– А если не соглашусь?

– Во-первых, здесь вас никто не спрашивает, – проговорил Дитрих. – И, во-вторых, мне не нужны проблемные курсанты. То, что я упомянул о вашем праве отказаться… Так, обычная формальность, либеральная шелуха, ведь либерал во мне умирает медленно. Но есть выход. Инструктор Мельник должен пообещать при всех, что с этой минуты ни он, ни кто-либо другой не станет посягать на вас. Мельник, вы готовы к заявлению?