Читать книгу "Все мужчины ее жизни - Ника Сафронова"

– Ну что ты несешь? Тебе тридцать один год всего! Давай не выпендривайся! И туфли наденешь на шпильке, понятно?

– Нет, мне, конечно, понятно. Но ты смотри! Как бы там, на презентации, действительно столпотворение врачей с носилками не началось. Зачем людей шокировать? Ну и потом, я же на шпильке почти сразу умру. Какой тебе прок от моего трупа?

– Ладно, убедила. Наденешь вот эти туфли, – деловито сказала я. – Они тоже красивые. И с платьем будут смотреться, что надо.

Потом мы занялись моим внешним видом. Ну, собственно, я всегда оставалась собой, потому как никогда не трогала свои волосы. Это был предмет моей особой гордости, и я носила их только распущенными и всегда гладко причесанными. А в качестве вечернего туалета мы подобрали мне красное утягивающее платье до пола, с открытой спиной.

После этого я прочла Оксанке лекцию под названием «Учись, пока я жива».

– Значит так, Дорохова, к мужчинам надо подкатывать ненавязчиво. И прошу тебя, без этого своего неказистого заигрывания! А то я знаю тебя – ой, какая у вас перхоть интересная! Можно я тут рядом с вами немножечко постою…

Оксанка ухмыльнулась:

– А ты, оказывается, неплохо меня изучила!

– Еще бы! – закатила я глаза и продолжила: – Идем дальше. Улыбаться мужчине нужно открыто. Не надо смущаться, смотреть в пол. Но и скалиться вот так, как ты сейчас это делаешь, тоже не надо. И вообще, перестань гримасничать! Лучше запоминай! Не стоит сразу подводить собеседника к интересующей тебя теме. Для начала пообщайся с ним, пригласи на танец, попытайся очаровать. И главное! Побольше восхищения в глазах! Ты не должна казаться ему равнодушной. Поняла?

– Чего же непонятного? Не казаться равнодушной, – прилежно повторила Оксанка.

Я еще минут десять перечисляла ей, что она должна делать. И еще минут сорок – чего она делать не должна. Дорохова кивала, а сама то и дело позевывала. Из чего я сделала вывод, что распыляюсь напрасно.

– Слушай, мать! Умоляю тебя, ну пожа-аалуйста… Не надо шутить там, а? Что угодно делай, но только не упражняйся в остроумии! Не загуби на корню молодые побеги нашего дела.

– Ладно, ладно, – снова зевнула Оксанка. – Не буду шутить. Буду весь вечер читать стихи Маяковского.

Из дому мы вышли строго в половине седьмого. Пеппи – Длинный Чулок и я. Сразу за углом поймали машину и поехали на Пушкинскую.

Оказалось, времени осталось только-только, чтобы успеть. У входа в театр мы вылезли без пяти минут восемь. Здесь нас сразу встретили двое молодчиков совершенно нетеатрального вида.

– Ваши приглашения! – с каменным лицом изрек один из них, протягивая ко мне свою лапищу.

Я горделиво изъяла из сумки свою аккредитацию:

– Представителей прессы пускают?

– Лучших представителей! – поддакнула на заднем плане Оксанка.

Охранник сверился со списками:

– Проходите.

Но его напарник тут же сделал выпад в сторону, выхватив из-за спины металлоискатель. Поводил им спереди, сзади. Проверил сумки. И тоже позволил:

– Все в порядке, идите.

Мы прошли в просторное фойе. Народу здесь было уже полно. Мужчины и женщины, разодетые, как звезды Голливуда, чинно прохаживались, беседуя друг с другом. Угощались шампанским со столиков под белыми скатертями. Или же толпились целыми группами: что-то оживленно обсуждали, смеялись, то и дело аплодируя кому-нибудь из рассказчиков. В общем, царила благоприятная атмосфера ожидания.

Мы с Оксанкой решили сделать по фойе ознакомительный круг.

Во-первых, нужно было осмотреться. А во-вторых, по возможности сразу определиться с жертвами обольщения. Тем более что мужчин, находящихся в свободном плавание, было не так уж и много.

– Так, – нравоучительно бубнила я подруге на ухо, – ты займешься вон тем, в светлом костюме.

– Ира, я не смогу. Он мне в пупок дышит.

– Ничего, мелкие любят высоких девушек. Переживешь как-нибудь. И сделай походку полегче. Что ты идешь, как будто у тебя кандалы на ногах!

– А как, по-твоему?! Если мне на ходулях легче пройти, чем на каблуках…

– Ладно. Мой – вон тот, который по мобильнику треплется.

Оксанка взвилась:

– Ну конечно! Себе высокого присмотрела! Да еще молодого. А мне какую-то плесень в пигментных пятнах подсовывает!

– Дурочка! Я тебе задачу облегчаю! Старого охмурить проще. Даже если ты ему про перхоть скажешь, но при этом будешь мило улыбаться, он твой.

Тут мы увидели прямо перед собой низенький подиум и огромную плазменную панель, подвешенную чуть наискосок. Освещение в этой части фойе было более приглушенным, чем везде. Только подиум подсвечивался снизу желто-зелеными лампочками.

Оказывается, любой из гостей мог, не дожидаясь выступления певца, сам исполнить под караоке любую понравившуюся композицию. Никаких ограничений в этом плане не было. Скорее, аппаратуру установили здесь с целью обеспечения досуга. Вдруг звезда решит покапризничать. Припоздать на часок-другой. Чтобы, в общем, публика не томилась без дела.

До сих пор желающих, правда, не находилось. Но это пока. Как только моя фанатичка увидела микрофон, ее аж затрясло.

– А-а, Чижова, караоке! Пусти! Пойду себе баллы зарабатывать. Вдруг кто-нибудь, кроме старья, на меня клюнет!

И, несмотря на мои возражения, она поднялась на сцену. Одернула платьице. Попросила у скучающего мальчика каталог песен. А когда тот нехотя подал его, принялась внимательно изучать.

В это время некоторые из гостей, заметив оживление на эстраде, стали останавливаться, с любопытством поглядывать, переговариваясь между собой. Прямо у меня за спиной встали двое каких-то юнцов, и один другому сказал:

– О, смотри! Жанна Фриске! Сейчас зажжет что-нибудь.

– Да какая Фриске? Эта худая, как доска. Скорее уж Агузарова.

И они принялись потихоньку хрюкать, довольные тем, как удачно сейчас пошутили. Я свирепо покосилась на них и отошла чуть в сторонку.

Между тем Дорохова, ткнув пальцем в каталог, вернула его диджею. Тот включил музыку.

Оксанка, обхватив микрофон двумя руками, встала на краю подиума.

Нет! Это была не Фриске и не Агузарова. Это была Жанна Д’Арк. Причем в момент своего сожжения.

«Не отрекаются, любя. Ведь жизнь кончается не завтра…» – зазвучало со сцены прочувствованным голосом. И чем дальше, тем больше певица входила в образ. Ее черные глаза увлажнились. А когда дошло до сносящего крышу «трех человек у автомата», она и вовсе скорбно зажмурилась, уйдя в композицию без остатка.

«Ну все, Дорохова уже не с нами, – в истерике подумала я. – Стоит на краю обрыва и кричит в заливные луга. А там вдруг, откуда ни возьмись, появляется Лихоборский в белом рубище… Сейчас мы опозоримся на весь столичный бомонд!»