Читать книгу "Тоскана для начинающих - Имоджен Эдвардс-Джонс"

Мария, кажется, чувствует себя просто превосходно. Она освоила сервировку завтрака и обслуживание комнат более или менее в совершенстве. Хотя мне еще придется последить за ее кулинарным искусством. Если я правильно помню, майор придает очень большое значение еде. Или ему просто так понравилась моя стряпня! Кстати, о стряпне…

Салат «Сasa Mia»

Это блюдо столь вкусно, что из-за него мне порой хочется забыть о своем английском гражданстве и сделать вид, что в моих жилах, в моем страстном теле течет полноценная красная итальянская кровь! И все готовится из ингредиентов, которые чудесные фермеры выращивают здесь. Не знаю, что такое содержится в итальянских помидорах, но когда мы с Марией покупаем их на mercato, то часто еле удерживаемся. Нам приходится открывать пакет в машине и нырять туда. Они такие соблазнительные, что есть их следовало бы в сокровенном уединении! К счастью, в этом сказочном блюде помидоры достаточно укрощены, чтобы пощадить вашу скромность!

помидоры

авокадо

моццарелла (помните, самая лучшая – это bufala[82])

оливковое масло

самый дорогой ароматный уксус (поверьте мне, женщине, которая всего однажды сделала подобную ошибку: если поскупитесь, ощутите явную разницу!)

По этому рецепту ничего не надо взвешивать и отмерять! Когда дело дойдет до пропорций, просто импровизируйте, выражайте себя, как вам нравится. Порежьте тонкими ломтиками помидоры, авокадо и моццареллу, выложите их на блюдо и сбрызните сверху (ну не забавно ли: уже никто больше не «поливает» салаты!) маслом и уксусом. Это так просто. Это так по-итальянски. Этот салат всегда выглядит неожиданно.

Подавайте с элегантной улыбкой, волосы должны быть распущены.

Глава 5

– Perfetto[83], – говорит Мэри. Она кладет телефонную трубку и поворачивается к матери.

– Ну? Что они сказали? – спрашивает Белинда: голова ее вытянулась вперед, как у черепахи, голубые глаза возбужденно блестят. – Они согласились? Они приедут посмотреть еще раз? Конечно же, они приедут посмотреть еще раз! Они ведь должны! Ты сказала им? Что они сказали?

– Гм… – Мэри проводит рукой по своим длинным темным волосам, собираясь с мыслями.

– Что? – выпытывает Белинда, делая шаг вперед. – Что? Ну отвечай же, что они сказали? Они закрывают ее? Они должны закрыть ее. Правда? Скорее, Мэри. Скажи мне.

Мэри пытается сбежать, отступая в сторону, но мать наступает и практически пригвождает дочь к стене. Их лица находятся так близко, что Мэри чувствует на своей щеке влажное дыхание матери. Она видит россыпь черных угрей по всему ее носу и блестящее пятно розовой кожи, которое та пропустила, когда шпаклевала лицо косметикой сегодня утром.

С того самого звонка в comune на прошлой неделе, когда совету доложили, что Лорен Мак-Магон нарушает строительные правила и угрожает закрасить фрески в часовне, примыкающей к дому, Белинда напустила на себя преувеличенно демонический вид. Она напоминает воительницу на поле битвы. Ее действия стали быстрыми, решения – решительными, настроение – маниакальным. Одержимая стремлением контролировать все, что происходит в «Casa Padronale», она еще находила время для многочисленных рейдов в тратторию Джованны, чтобы обсудить, осудить и проанализировать каждую мелочь в переустройстве этого дома с любым, кто только готов слушать, – иными словами, с Хоуардом, который может слушать кого угодно до тех пор, пока ему покупают выпивку.

Все это резко отличается от ее поведения неделю назад. Тогда, осознав для себя всю масштабность планов Лорен насчет пансионата, за воскресным ленчем у Джованны, Белинда, казалось, была подавлена и впала в тихое, созерцательное настроение. Склонная к театральным жестам в стиле фильма «Вздымающийся ад», Белинда, столкнувшись с таким бытовым несоответствием, начала заниматься самокопанием, которое весьма беспокоило окружающих. Вернее, беспокоилась по этому поводу дочь, на памяти которой мать в последний раз стала столь немногословной сразу же после того, как увидала скачущие ягодицы своего мужа и услыхала сладострастные стоны бывшей ближайшей соседки.

И вот теперь, пригвожденная к стене, столкнувшись с энтузиазмом матери в выполнении ее коварного плана, Мэри не уверена, с каким из ее настроений проще иметь дело.

– Ради Бога, ответь мне, что эти слабоумные ублюдки тебе сказали! – восклицает Белинда, размахивая в воздухе своими короткими ручками, качая головой и отступая.

– Мама! – говорит Мэри, отклеиваясь от стены. – Успокойся.

– О, заткнись, дорогая. Не будь дурой, – отвечает Белинда, вздергивая накладными плечами. – В любви и на войне все средства хороши, а это определенно война.

– Ну, – говорит Мэри, садясь на подлокотник любимого кресла своего отца, – они были очень любезны. Они поблагодарили меня за мой третий подряд звонок по поводу фресок Валь-ди-Санта-Катерина и сказали, что уже ездили осматривать указанное место. Они остановили попытку превратить часовню в комплекс ванных комнат. Что же касается прекращения работ во всем здании, они не считают, что для таких решительных мер достаточно оснований.

– Недостаточно оснований? – Белинда резко поворачивается на подошвах своих шлепанцев с подсолнухами и принимается пялиться из окна балкона. – Я им дам «недостаточно оснований»! Разграбление культуры! Это разграбление культуры. Разграбление культуры… и надругательство над нашим национальным достоянием. Итальянским национальным достоянием. Нашим национальным достоянием. Европейским национальным достоянием. – Она поворачивается: – Ты сказала им, что она американка?

– Гм… да. Я сказала в точности то, что ты мне велела сказать. Что это «культурная экспансия». Но они сказали, что фрески были написаны в семидесятых годах одним из членов семьи владельца и потому не представляют подлинной культурной ценности.

Культурная ценность – это все очень относительно, – отвечает Белинда, держа руки на бедрах. – Я хочу сказать: что, в долине есть еще Другие фрески? Думаю, что нет. Следовательно, хоть они и не имеют культурной ценности, если сравнивать с чем-нибудь вроде Сикстинской капеллы, но зато имеют культурную ценность в этой местности. Которая, надо заметить, может похвастать всего лишь одной этрусской могилой да магазином стильной обуви – и это в радиусе десяти миль. Если сравнивать с остальной Тосканой, мать твою, чертовски мало, тебе не кажется? Подумать только, ведь даже магазин скидок «Прада» в часе езды отсюда! – Белинда говорит на повышенных тонах, вены на ее толстой, в складках шее надуваются. – Ты сказала им все это?

– Гм… нет, по правде говоря, нет, – бормочет Мэри, распутывая нитки вдоль проймы своей белой майки.

– Не думаю, что тебе хватило твоего итальянского для этого разговора. Не хватило? – делает предположение Белинда. – Честно говоря, если нужно сделать дело… – Она подходит к своему столу и копается в каких-то бумагах. Нагибается, пыхтя, как медленно спускающее колесо, и выдвигает тяжелый ящик. В нем полно маленьких китайских стеклянных фигурок в пузырчатой пластиковой упаковке и старые английские газеты, – это остатки ее прежней жизни в Британии. Белинда так и не решилась выставить их на всеобщее обозрение в своем новом доме, и чем дольше они лежат в ящике, тем меньше у них шансов когда-либо увидеть дневной свет. Она ставит большого тибетского спаниеля в голубом слюнявчике, с симпатичным розовым языком, на плиточный пол и затем находит то, что искала, – большой желтый линованный блокнот, в котором до сих пор сохранился список покупок со времен ее жизни в Тиллинге и регулярных поездок в супермаркеты «Асда». – Итак, – объявляет она и выпрямляется. Бросив взгляд на список – «консервированные дольки персика и пачка фарша», – она отрывает верхний диет и бросает его в мусорную корзину. – Мне следовало сделать это несколько недель назад, – говорит она. – Признаться, какая же Я дура! Я собираюсь написать ходатайство.