Читать книгу "Неясный профиль - Франсуаза Саган"

– Прекрасно, – сказала я, – я тоже.

– Это не утешает. Я сбежал, чтобы окончательно не промотать наше с Дидье наследство. Стал ветеринаром, потому что люблю животных, и потом, всегда приятно помочь тому, кто не может пожаловаться. Но я не хочу заставлять тебя жить в деревне, а без тебя жить не хочу тоже.

– Если ты настаиваешь, я поеду в деревню, – сказала я.

– Я знаю, но я знаю и то, что ты любишь свой журнал. Я же прекрасно могу работать где-нибудь около Парижа. Я знаю нескольких конезаводчиков, займусь лошадьми и больше не буду от тебя уезжать.

Я почувствовала облегчение. Я не говорила Луи, что моя работа, по крайней мере, мысль, что я ею занимаюсь, наполняла меня странным желанием, никогда ранее не испытанным, – быть хоть на что-то годной. И потом, забавно было, что Луи игрок, что этот спокойный, уравновешенный человек, каким он был со дня нашего знакомства, тоже не без греха. Конечно, в тех словах, которые он говорил ночью, в его поведении влюбленного раскрывалось воображение и какое-то безумство нежности, которые успокаивали меня. Я знала, что ночь, как и алкоголь, – великий разоблачитель. Но то, что он сам сознался и в своей сложности, и в своей слабости, означало, что он доверяет мне, что он снял стражу, что мы одержали большую победу, доступную лишь счастливым влюбленным, которая велит им сложить оружие.

– Мы будем жить недалеко от Парижа, – сказал Луи, – и, если захочешь, у нас будет ребенок или двое.

Впервые за мою бурную жизнь такая возможность показалась мне желанной. Я буду жить в доме вместе с Луи, собакой и ребенком. Я стану лучшим в Париже искусствоведом. В саду мы будем разводить чистокровных лошадей. Таков будет хеппи-энд жизни, полной бурь, погони и бегства. Наконец-то я сменю роль: перестану быть дичью, преследуемой исступленным охотником, а стану тенистой дубравой, куда придут укрыться, насытиться и утолить жажду те, кого я люблю: мой спутник, мой ребенок, мои звери. Я больше не буду идти от разрушения к разрушению, от разрыва к разрыву, я буду солнечной поляной, рекой, куда придут мои близкие, чтобы вдоволь испить молока человеческой нежности. И мне показалось, что это последнее приключение опаснее прочих, потому что впервые я не могла представить себе конца.

– Это ужасно, – сказала я, – но мне кажется, что я никогда не смогу подумать ни о ком, кроме тебя.

– Я тоже. Именно поэтому мы должны быть очень осторожны, особенно ты.

– Ты снова о Юлиусе?

– Да, – ответил он без улыбки. – Этот человек любит только одно на свете – обладание. Поза бескорыстия, которую он принял по отношению к тебе, пугает меня. Я бы меньше беспокоился, если бы он как-то проявлял свои намерения. Но я не хочу говорить с тобой об этом, не мне раскрывать тебе глаза. Просто я хочу, чтобы в тот день, когда это произойдет, ты пришла ко мне.

– Жаловаться?

– Нет, искать утешения. Всегда невесело, когда у тебя раскрываются глаза. Ты будешь злиться на того, кто тебя натолкнет на это, и мне не хочется, чтобы это был я.

Все это показалось мне слишком неопределенным и маловероятным. В моей эйфории Юлиус представлялся мне скорее добрым дядюшкой, нежели тираном. Я рассеянно улыбнулась и встала. К шести мне надо было в редакцию – обсудить с Дюкро макет обложки. Луи проводил меня и уехал. Он ужинал с Дидье.

Я немного опоздала и вошла на цыпочках. В кабинете, смежном с моим, Дюкро разговаривал по телефону, и я не хотела ему мешать. Дверь была открыта. Я села за свой стол. Прошло некоторое время, прежде чем я поняла, что речь идет обо мне.

– …я в щекотливом положении, – говорил Дюкро. – Когда вы попросили взять ее на работу, у меня не было причин для отказа. В конце концов, человеку нужна была работа, а мне из-за денежных затруднений не хватало сотрудников. А поскольку вы предложили платить ей сами… Да нет, ничего не изменилось, но я думал, она в курсе дела. Вот уже два месяца, с тех пор, как вы решили – из-за нее – помочь журналу выплыть, я наблюдаю за ней, она ничего не знает… Мне неизвестны ваши планы… Я знаю, меня это не касается, но, если в один прекрасный день она все поймет, я буду выглядеть человеком без чести и совести, каковым не являюсь. Это похоже на западню…

Дюкро замолчал, потому что я стояла на пороге и в ужасе смотрела на него. Он тихо положил трубку, указал на кресло против себя, и я машинально села. Мы не сводили друг с друга глаз.

– Добавить нечего, я полагаю, – сказал Дюкро.

Он был еще бледнее и серее обычного.

– Нет, – отозвалась я, – кажется, я все поняла.

– Намерения мсье Крама показались мне добрыми, и я в самом деле думал, что вы в курсе дела. Затруднения начались два месяца назад, когда он попросил побольше занять вас, посылать в поездки… В общем, я не очень понимал, в чем дело, пока вы не познакомили меня с Луи Дале.

Мне было трудно дышать, было стыдно за себя, за него, за Юлиуса, и с особенной горечью и отчаянием я думала об умной, чуткой и образованной молодой женщине, какой вообразила себя среди этих пыльных стен.

– Так вот что это было, – вздохнула я, – иначе было бы слишком хорошо.

– Знаете, – сказал Дюкро, – это ничего не меняет. Я готов позвонить мсье Краму и отказаться от нового журнала, а вы останетесь с нами.

Я улыбнулась, вернее, попыталась улыбнуться, но мне это стоило усилий.

– Это было бы слишком глупо, – ответила я. – Я должна уйти, но не думаю, что Юлиус окажется настолько мелочным, чтобы мстить за это вам.

Секунду длилось молчание, и мы смотрели друг на друга с какой-то нежностью.

– Мое предложение остается в силе, – сказал он, – и если вам когда-нибудь понадобится друг… Простите меня, Жозе, я считал вас прихотью…

– Так и есть, – спокойно подтвердила я, – во всяком случае, было. Я вам позвоню.

И я быстро вышла, потому что у меня щипало глаза. Я огляделась: кабинет-труженик, бумаги, репродукции, пишущие машинки – какая убедительная декорация для поддержания иллюзий – и вышла. Я зашла не в первое кафе, где собиралась наша дружная компания, а в следующее. Я вся была как натянутая струна, мне хотелось только одного – узнать, разоблачить, неважно, что именно. Обратиться к Юлиусу я не могла. Он превратит это предательство, эту покупку меня в знак внимания со стороны благородного человека, в подарок молодой потерянной женщине. Я знала только одного человека, который ненавидел меня настолько, чтобы быть откровенным, – это была беспощадная мадам Дебу. Я позвонила ей, и каким-то чудом она оказалась дома.

– Я жду вас, – сказала она.

Она не добавила «не сходя с места», но в такси, которое везло меня к ней, я представила, с каким ликованием она сейчас поправляет прическу, готовясь к этой встрече.

Я сидела у нее в гостиной, погода была прекрасная, я была совершенно спокойна.

– Не станете же вы утверждать, что вы всего этого не знали?

– Я ничего не стану утверждать, – ответила я, – потому что вы мне не поверите.