Читать книгу "В поисках единорога - Хуан Эслава Галан"

Тем временем мы прошли между хижин и очутились на площади посреди деревни. Одну сторону площади занимало строение — тоже из кирпича-сырца и с такой же плетеной тростниковой крышей, как у остальных, но значительно превосходящее их размерами. Не будь негры язычниками, оно вполне сошло бы за церковь. Перед ним стояла просторная хижина, увешанная бусами и звериными шкурами, — как мы догадались, это было жилище вождя. Мы остановились у входа, и к нам вышел сам вождь. В жизни не видел я таких толстых людей. Жир шматами свисал с его рук и зада, пузо смахивало на громадную бочку, складки тройного подбородка доходили до грудей, подобных вымени дойной коровы. Это зрелище предстало нам во всей красе, ибо, если не считать побрякушек из расписного тростника и слоновой кости, негритянский вождь приветствовал нас в чем мать родила, только срам прикрыт тряпочкой. Старик, который привел нас, сообщил, что это царь Фурабай, но мы в дальнейшем звали его Толстопузом, благо в здешних краях вожди не склонны обижаться на свои прозвища. Сам же он отрекомендовался царским лекарем и первым советником, а звали его Кабака. Он объяснил своему повелителю, кто мы такие и зачем явились, после чего вождь поманил меня к себе и довольно долго изучал — то есть дергал за бороду, щупал плечи, гладил по голове своими мягкими сальными пальцами, похожими на черные колбасы. Я покорно все это выдержал, терпеливо и скрывая отвращение. Потом за спиной Толстопуза показались четыре женщины, завернутые в многослойные пестрые ткани. Волосы их были заплетены в немыслимое количество крошечных косичек и украшены яркими побрякушками. Две лишь самую малость уступали объемом своему вождю, зато две другие были молоды, изящны и прекрасно сложены. Кабака сказал, что это жены Толстопуза, и назвал их имена, но я запомнил только молоденьких — Аскиа и Дума. Они казались почти на одно лицо, точно сестры (как я уже упоминал ранее, у чернокожих нет такого разнообразия физиономий, как у нас, белых), только в глазах Аскиа плясали чертики, и рука ее дрогнула, будто бы она колебалась: можно меня потрогать или нет? Я тут же предъявил ей самую дружелюбную улыбку, на какую был способен, в ответ она залилась веселым, соблазнительным смехом, и Толстопуз загоготал тоже, тем самым, видимо, давая свое позволение. Тут девушка окончательно осмелела, и теплая нежная ручка принялась гладить мою шею. Где-то внизу живота у меня зародилась сладкая дрожь, и по телу разлилось блаженство — на зависть моим товарищам, которые еще мгновение назад тихо давились хохотом, пока жирный вождь ощупывал меня, как кобылу на ярмарке. Затем Толстопуз произнес речь, и Паликес сумел перевести: ему, мол, интересно, какие дары мы привезли. В здешних краях не принято ходить в гости с пустыми руками — в этом отношении нравы негров испорченны не меньше, чем у белых. Поломав голову, я решил всучить вождю наряд, подаренный мне коннетаблем. Все равно он только оттягивал мой заплечный мешок и с того дня, как мы ступили в пустыню, ни разу не пригодился. К тому же было очевидно, что в африканской глуши мне едва ли представится возможность в нем покрасоваться. Поэтому я извлек его на свет и преподнес вождю. Тот принял подарок с восторгом, осмотрел его со всех сторон, радуясь, как ребенок — новой игрушке, и, хотя при столь необъятной толщине никогда не смог бы его надеть, вывесил на почетном месте у себя в хижине, всячески демонстрируя свое удовольствие. Еще некоторое время прошло в рассказах о нашей стране и наших семьях, и наконец Толстопуз отпустил нас, ведь ему тяжело было долго стоять на ногах. Кабака и остальные проводили наш отряд к близлежащим хижинам и устроили на ночлег со всеми удобствами — мы давно привыкли жить в куда худших условиях. Негры принесли лепешек с разнообразными фруктами и закатили пиршество, оказывая нам почести и стараясь во всем угождать. Потом они удалились, чтобы мы могли отдохнуть.

По прошествии недели я собрался, захватив с собой местных проводников, идти дальше, в страну львов, где, по словам Кабаки, должен водиться и единорог, о котором я все время расспрашивал и которого он никогда не видел. Но тут одна за другой потянулись разные задержки, вынудившие нас больше года просидеть в той деревне. Конечно, это произошло совершенно вопреки моей воле, я-то только и мечтал выполнить поручение повелителя нашего короля и вернуться поскорее в Кастилию, однако обстоятельства сложились иначе. Наступила Пасха, но арбалетчики отмечали ее не как подобает христианам — исповедью, молитвами и постом, а ежедневной охотой, поглощением мяса и безудержным блудом с негритянками. Фрай Жорди приходил ко мне с увещеваниями: дескать, невоздержанность чревата ослаблением телесным, ибо, согласно медицинским трактатам, кто не в меру тешит плоть свою, теряет аппетит, а пьет, напротив, слишком много, так как распаляет в себе жажду, — словом, избыток резких движений ведет к истощению, а истощение и перенапряжение рука об руку ведут к разрушению организма… Однако ни я сам, ни тем более арбалетчики не внимали его мудрым наставлениям, вот и покарал нас Господь за нечестивые деяния наши. Кара пришла в виде нарывов, которые выскакивали по всему телу, наподобие оспы, раздувались и лопались, выпуская зловонный гной. В паху плоть разъедало так, что страждущий не мог ходить, не в силах был даже подняться на ноги, чтобы справить нужду, и такие же нарывы появлялись на затылке, и глаза слипались от гноя. Оказалось, туземцы с этой напастью знакомы, но они переносят ее рано на своем коротком веку, от нее умирает много детей. Из наших за два месяца скончались четырнадцать человек, в том числе лекарь Федерико Эстебан и послушник, помогавший фраю Жорди, после чего у меня осталось всего восемнадцать арбалетчиков. Андрес де Премио тоже заболел, но выжил. Фрай Жорди каждый день пробовал разные отвары, мази и примочки, но они совсем не действовали. Из объяснений монаха следовало, что здесь не растут нужные травы, их якобы можно найти только в некоторых областях Каталонии да еще в стране Прованс. Все это было весьма познавательно, но облегчения не приносило. Между тем вождь Толстопуз относился к нам с трогательной заботой, каждый день присылал еду из своих небогатых запасов и не скупился на прочие полезные вещи, столь необходимые в нашем положении, чем заслужил мою искреннюю благодарность. Чтобы не оставаться в долгу, я подарил ему трех верблюдов, на которых он давно заглядывался, а также лишние палатки и одежду, которые нам уже были без надобности и только мешали бы в путешествии. Когда настал праздник Всех Святых, я велел отслужить панихиду по нашим покойникам, и в последующие дни мы с похвальным рвением молились за каждого по очереди.

За год вынужденного пребывания в деревне кое-кто из наших научился худо-бедно изъясняться на местном наречии, тогда как нравы и обычаи туземцев не переставали нас удивлять. Свадьбы, например, праздновались так: несколько парней женятся сразу на нескольких девушках, то есть все они женятся между собой — словом, от кого потом рождаются дети, понять никак невозможно. Правда, некоторые младенцы появлялись на свет с довольно светлой кожей, и сразу было ясно, что тут постарались арбалетчики. Да и наша Инесилья родила в тот год от Андреса, но ее младенец умер несколько дней спустя.

Фрай Жорди тем временем очень подружился со старым Кабакой, они постоянно делились друг с другом познаниями в области всяких трав, зелий и заговоров. Вместе они уходили туда, где деревья образовывали некое подобие леса, собирать целебные листья и корешки. Я же завязал приятельские отношения с толстым вождем. Изо дня в день я навещал его и развлекал придворными церемониями, как принято у нас в Кастилии. Проверенный метод — любого монарха, будь он черный или белый, лесть услаждает и склоняет на твою сторону. Толстопуз всякий раз меня одаривал и без конца расспрашивал о звездах и о пустыне, о лодках и кораблях, плавающих по морю, коего он никогда не видел, о короле кастильском и о наших войнах с маврами. По мере своих возможностей я старался давать точные и обстоятельные ответы. Но пока я беседовал с ним, мысли мои устремлялись к его молодой жене Аскиа, чьи упругие груди и крутые бедра напрочь лишали меня рассудка. Развлекаясь в деревне с другими негритянками, я неизменно думал о ней, и даже во сне она мне не давала покоя. Правда, во сне, стоило мне лечь с ней, как она начинала уменьшаться, сначала становилась с ребенка, потом с тряпичную куклу, потом и вовсе таяла, исчезая из виду, и хотя я понимал, что это все не наяву, не проходило ощущение, будто кто-то меня высмеивает и наказывает за грех прелюбодеяния. Как бы там ни было, за этот год мы не раз встречались с ней в кустах, зарывшись поглубже в заросли папоротника чтобы выпустить на волю свою похоть. Она сама приходила ко мне — помимо плотского желания, в мои объятия ее влекло любопытство.