Читать книгу "Записки на кардиограммах - Михаил Сидоров"

— Понял.

— Не слышу!

— Понял.

— Ха-а-ароший п-е-е-ес. Готово

— Че?

— Готово.

— Пошли в кабину.

* * *

Шестой час. Спать хочется смертельно, но усталость такая, что уже не заснуть. Тупая боль в коленях, кислятина во рту, прокуренная до кожи одежда.

— Ну, и какая падла мне спать мешает?

— Платформа Пост Ковалево, мужик без сознания.

Вышел заспанный Северов. Достал сигарету, смял пачку. Не надев до конца куртку, взял вызов, вчитался. Дым сигареты, поднимаясь, ел глаза, и он досадливо щурился.

— Встречать будут?

— Не факт. Езжайте…

* * *

— Блин, попали.

Труп. Стылый, сидячий, без документов. Грязный, рваный, нечесаный — бомж.

— Пуркуа?

— Здесь, Вень, граница проходит. Грань города и деревни. Поэтому менты сначала друг с дружкой ругаться будут, — городские кивать на всеволожских, а те на транспортных, — а часа через два, когда ты ответственного подключишь, скажут, что нет наряда. С восьми до девяти тоже никто не приедет — пересменка. Так что дай бог, если к десяти явятся.

— И что делать прикажешь?

— Не знаю. Давай капокурим для начала.

Я вытащил сигареты, Северов чиркнул спичкой.

Деревья вдали озарились светом.

— Никак электричка.

Возникла пауза.

— Ты думаешь о том же, о чем и я?

Он кивнул:

— Шхеримся.

Мы оттащили покойника за кассу. Электричка остановилась. Двери разъехались.

— Давай!

Он подхватил под мышки, я под коленки, внесли в тамбур, прислонили к стене, выскочили.

Осторожно, двери закрываются!

— Вот теперь он точно Всеволожский. Звони.

— Четырнадцать-восемь-шесть, свободны.

— На станцию, восемь-шесть.

* * *

И опять не доехали: как специально для вас, мальчики — железнодорожная станция Ржевка, сбило поездом. Говорят, еще жив… Понеслись как ошпаренные.

Обычно товарняк на скорости бьет насмерть, а тут живой, надо же! Пока, правда: череп деформирован, кости под руками гуляют, кома и Чейн-Стокс[54]в полный рост — подышит, перестанет.

Ну что: схватили, повезли, даже капельницу успели воткнуть на ходу. Через три минуты захлопал челюстью, подвздохи — все. Екатерининское, дом десять.

* * *

Когда у кого-то случается смерть в машине, об этом сразу узнает вся станция. По запаху. Зашел, народ носом повел: рассказывай, кого зачехлили?

Шмон на Екатерине царил жуткий — всю ночь свозили. Коридор был забит. На каталках лежали валетом, а на полу, у стен, истекая всевозможными жидкостями, уходила в мигающую темноту шеренга завернутых в простыни останков…

— И когда разорвутся все нити и я лягу на мраморный стол — будьте бережны, не уроните мое сердце на каменный пол. Б…дь!

— А я у Мураками читал: белизна, стерильность, прохлада. Бесшумные подошвы, крахмальная роба у персонала… охренеть можно.

Мы стояли на улице и проветривались.

— Беспонтово, Вень, в тепле опять завоняем.

— Черт, форму домой тащить — насквозь провоняла. Надо будет душ принять, как приедем.

— Он у нас страшненький. Вода с запахом — из фановой трубы, не иначе.

— По фигу. Я однажды над унитазом из шланга поливался, и то ничего.

— Это где?

— В Иордании, после Мертвого моря. Высохнуть нереально. Жара сорок семь, а не сохнешь, хоть тресни, сидишь, как маслом облитый. А самая задница — во всем этом рассоле в одежду влезать.

— Там же вроде души есть.

— Это на пляжах, а пляжи все платные. Меня жаба задушила, и я в сторонке купнулся, после чего понял, что ошибся. Иду, страдаю, вижу — аттракционы, прямо на берегу. Я туда: мужики, выручайте! Они мне: душа нет, зато шланги в сортирах длинные, хочешь — пожалуйста!

— А зачем шланги?

— Они бумагой не пользуются. У них там либо краны со шлангами, либо кувшины. А мне в тот момент настолько по барабану было… Так что я теперь где угодно вымоюсь.

Но с душем не получилось — беда стряслась. Леха с Белкой влетели. Их, в отсутствие врачебной бригады, на «без сознания в иномарке» услали. Пока они эту иномарку во дворах нашли, пациент благополучно усоп. Сняли кардиограмму — готов. Пятьдесят лет, кавказец, и с ним трое сородичей. Совали деньги, Леха не взяла. Тело в салон тоже — инструкция. Отзвонилась: смерть до прибытия, жду милицию. Те услыхали и пулей в стационар, развернули там зелень веером — на раз взяли. Заперлись изнутри, чайку попили и вышли через час со скорбными рожами: умер, сделали все, что смогли. Историю завели, СЛР[55]расписали, экэгэшки[56]подклеили — все честь по чести, у них этих кардиограмм — километры, на все случаи жизни. И Леха в вилке, де-юре, куда ни кинь. Неоказание помощи — статья в трудовой, барабанный треск, срывание эполет…

Сидим, курим. Молчим. Девки, как вдовы черные, сигареты одну от другой прикуривают.

— Надо делегацию засылать.

— Бесполезняк, не подпишутся. Что они, дурачки, что ли, сами на себя клепать? Они сейчас как мушкетеры: один за всех…

— Ну ведь не нелюди же они!

— Ты серьезно? Думаешь, они в одночасье пеплом обсыплются и каяться побегут? Да клали они на нас!

— Может, Виолу подключим?

Это Веня. Он с ней еще мало знаком.

— С разбегу! Она, Вень, за императорской ложей чутко следит: палец вниз — добивает, палец вверх — ладно, живи, падла! Ни разу за нас не заступилась, ни разу.

— М-да, вилы…. А ты говоришь, чехол с утра — к деньгам.

— У вас двое, что ли?

— Угу. Один до прибытия, второй в машине.

Про того, что поехал во Всеволожск, я упоминать не стал.

— А у вас?

— Один.

— До?

— До. У Сметанина тоже до плюс этот… Лехин.

— Что это на них сегодня такой мор напал?

— Облака на Марсе не так встали, вторые сутки вдевают.

— Третьи. Позавчера тоже мало не показалось.

Значит, скоро затишье. Вызовов шесть-семь, и ночью спокойно. День, другой — и все заново.