Читать книгу "Чемоданный роман - Лора Белоиван"

Они старались углублять свой русский, а я страдала от упущенной возможности улучшить свой английский. Когда Ласточкина прислала мне РДО, я почему-то решила, что мы будем общаться с хорошими швейцарцами на языке Стинга («every day I spend my time…»). Хайди и Хуго мне сочувствовали и даже периодически переходили со мной на английский, но нашего совместного старания хватало ненадолго. И тогда они привели мне Практику Языка.

Практику звали Дэниэл, у него было узенькое личико с крупным орлиным клювом, глаза умирающей от голода рыси, синяя куртка с большим масляным пятном на животе и курсантская шапка-ушанка с морской кокардой во лбу. Ошибиться было невозможно, и мои адаптированные к России швейцарцы мгновенно определили в облике Дэниэла отбившегося от стаи гражданина США. Так оно и оказалось: Дэниэл приехал в Россию делать бизнес, выбрал для этого почему-то Хабаровск, заручился поддержкой каких-то своих якобы знакомых, те его не встретили, адреса Дэниэл не знал, но решил сразу не улетать, а немного осмотреться. Его очень удивляло, что буквально каждый его взгляд на окружающую действительность оценивался аборигенами ровно в 40 долларов. Стоило ему что-нибудь потрогать, как с него требовали 40 долларов и заворачивали потроганное в сверток из серой бумаги. Когда таких свертков стало у него очень, очень много, Дэниэл перестал распускать руки.

— Я так удивлен, — делился Дэниэл, — у вас все имеет одинаковую цену. Бутылка воды «Бьюэйратино» — 40 долларов, билет из города X. до города В. — 40 долларов, вот эта прекрасная шапка — тоже 40 долларов!

Я слушала язык его носителя и гнала из своей башки имя царя, превращавшего любое говно в золото. С Хайди мы старались друг на друга не смотреть, но в какой-то момент я нечаянно подняла взгляд, а она не успела отвернуться. Еще пытаясь спасти ситуацию, я задавила в себе самый верхний приступ хохота, повернулась к Дэниэлу и собралась предложить ему еще супу. «Midas…» — вежливо сказала я, и тут мы с Хайди, одновременно вскочив и роняя табуретки, швырнулись вон из кухни: умирать. Хуго остался в кухне с Дэниэлом, с вежливой доброжелательностью пояснив ему нашу экстренную эвакуацию:

— Им срочно потребовалось в туалет.

— Oh, — сказал Дэниэл.

Он ушел ближе к вечеру. Мы вызвали ему такси. Жил он в гостинице, куда его поселил «Интурист», отловивший беднягу сразу, как только тот приехал из города X. Номер в той гостинице был единственным предметом, за который Дэниэлу приходилось платить гораздо больше, чем 40 долларов. Да, я забыла сказать: по словам Дэниэла, родившегося, выросшего и, надеюсь, все-таки сумевшего вернуться в Чикаго, бизнес в России он хотел построить на деньги папы, оставившего почти миллионное наследство.

— Бизнес в России, — дивилась Хайди после ухода моей Практики Языка, — бизнес в России.

— Да… — качал головой Хуго.

— Как вы думаете, он индеец? — спросила я, вспомнив вдруг облик сильно похудевшего Гойко Митича.

— Не думаю, — сказал Хуго. — Думаю, он евреец.

— Нет, этого не может быть, — сказала Хайди. — Он не говорил, что у него умерла мама. Значит, она живая. А если у него живая мама, а он евреец, то он, скорейшая вероятность, здесь бы не был. — И, обернувшись ко мне, добавила: — Это сослагательное наклонение, я сильно правильно его знаю.

И вот Хайди снова прилетала в город В. Я встречала ее в аэропорту и сильно опасалась не узнать. Несмотря на собственный опыт жизни с Яхтсменом, я почему-то все равно была уверена, что замужество способно изменить сущность человека, каким-то образом исказив и его внешний облик. Хайди думала аналогично. Накануне ее прилета мы с ней переговаривались в духе «я буду лысая, на костылях и с букетом подсолнухов».

Она прилетела рейсом из Сеула и первым делом подарила мне корейский будильник, купленный в сеульской гостинице, чтобы не проспать утренний самолет в город В. Она очень боялась остаться в Сеуле еще на сутки.

— Ужасно арьот, — сказала она, протягивая будильник. — Мне он больше не нужен.

Все еще было лето, и мы с Банценом иногда летали над островом Русский. Восточный берег острова хорошо видно из моих окон — если смотреть не вперед, а вправо. Однажды оказалось, что все деревья на Русском — желтые. Некоторые, впрочем, были красными. В самом городе В. деревьев почти совсем не осталось, их почему-то всегда пилят, и уже практически все спилили, но те, что еще есть, тоже странным образом пожелтели. На обратном пути мне пришлось заскочить в магазин за коньяком, но вместо коньяка я почему-то купила бутылку «Белого аиста». Дома я его открыла, понюхала и — выплеснула в окно.

Именно этим полуконьяком я в первый и, не исключено, последний раз в жизни напилась до школьных подарков. Это случилось на большом контейнеровозе типа «Хасан», выполнявшем трамповый рейс по снабжению чукотских портпунктов телогрейками, ГСМ, сахаром, мукой и кухонными гарнитурами. Трамповый рейс отличается от линейного тем, что ни одна душа на борту судна, включая капитанскую, не знает, когда он закончится.

Вообще, северный завоз — это кошмар, но вспоминать его весело. Хоть и страшно. А на том контейнеровозе у меня случился день рождения № 22.

Нежный возраст предполагал наличие разноцветных воздушных шариков, но их не было. Были 16-часовой рабочий день, прекрасный вид на море из обоих иллюминаторов каюты и невозможность сойти на берег, потому что в тех местах, куда мы доставляли телогрейки и сахар, отсутствовали причалы. Добраться до земли можно было на плашкоуте, но после того, как между плашкоутом и бортом судна размазало какую-то буфетчицу или дневальную, такой способ схода на берег оказался под запретом для всех оставшихся в живых буфетчиц и дневальных пароходства: это чтоб не говорили, что прецедентное право практикуется только в Англии.

И я не помню, с чего вдруг у меня возникло ужасное желание напиться. Я не любила напиваться. Я вообще до этого не напивалась. А тут решила — напьюсь, и все. Думаю, мне захотелось угваздаться исключительно потому, что в заданных обстоятельствах это желание невозможно было реализовать. Алкоголя на судне не было. Купить его на чукотском берегу было можно, только если продать пароход. А напиваться на борту судна, тем более в рейсе, преследовалось по закону Министерства морского флота. За это увольняли. Минимум — лишали визы. Да и нечем, говорю же, было.

О том, что я обязательно напьюсь на свой день рождения, еще за месяц знал весь экипаж, включая капитана и старпома. Я озвучивала этот факт как свершившийся по три раза на день. Мне никто не верил, в том числе и Машка, с которой мы вместе угодили в этот завоз.

Дураки. Если чего-нибудь сильно хочешь, оно сбывается. Десять бутылок «Белого аиста» у меня появилось. ДЕСЯТЬ. Два пакета — по пять «аистов» в каждом — мне подарили пассажиры. Они упаковали их так, что в процессе передачи и транспортировки ничто не звякнуло и не булькнуло.

Пассажиры — нечукотская семья из трех людей (мама, папа и пятилетний мальчик) вышли в Нешкане: им-то можно было на плашкоуте, потому что никогда прежде пассажиров не размазывало между баржей и бортом судна. Они вышли в чукотском Нешкане, потому что там жили. У них там был дом, в который они возвращались из отпуска. Доставить их из Анадыря в Нешкан взялся наш капитан, не предоставивший им, впрочем, никаких гарантий насчет спальных мест: из-за допштата на пароходе не было ни одной свободной каюты. Семья устроилась на диване в кают-компании, страшно мучаясь, и я предложила несчастным перебраться ко мне. Мама и папа спали на моей кровати, я спала на диване, а дите уложили в два пристыкованных друг к другу кресла. Я не рассчитывала на благодарность — мне просто было скучно; она, однако, последовала. Перед спрыгиванием на плашкоут мама сказала: