Читать книгу "Чес - Михаил Идов"

Его колотило. Мастерсон прошел пару шагов, потерял равновесие и присел на чью-то поросшую травой могилу. Срочно в аэропорт. Вапоретто, такси, самолет, лимузин, дом. И лежать. Не выходить. К черту книгу. Пусть ее дописывает хоть целый факультет аспирантов. Или сам Траубман. Или Катарина. Мне все равно. Мне все равно. Главное – встать. Встать и выйти. На счет три. Раз, два…

Три.

Четыре часа спустя Мастерсон, проглотив еще в такси нежно-голубой валиум, сидел в первом классе “Алиталии” и осоловело глядел на нежно-голубой океан и нежно-голубое небо за иллюминатором. В руке его исходил последними пузырьками недопитый бокал шампанского. Проходящая мимо стюардесса наклонилась и прошептала ему что-то приятное, рассеивая с каждой гласной аромат клубничной жевательной резинки, но Мастерсон не услышал, что именно: в его ушах прочно и глубоко засели миниатюрные наушники, блокирующие даже гул двигателей. Барабанные перепонки ласкали теплые, толстые синтетические басы, поверх которых искрились скрипки и ворковала Кайли Миноуг.

Мастерсон с долгим благодарным выдохом прикрыл глаза. В те последние миги между явью и сном, когда реальность теряет объем и на равных встречает грезы вдоль линии горизонта, образованной смежающимися веками, в ту миллисекунду, когда разум отшвартовывается от причала восприятия, ему явилось наконец то, что он тщился найти все эти годы. Искомый образ проплыл справа налево по горизонту событий, как перышко или кораблик, и, достигнув центра, схлопнулся вместе со всей вселенной, став на совсем уже неуловимое мини-мгновение ее фокальной точкой.

Перенести действие из Афганистана на Барбадос.

А Вилкокса сделать вампиром.

Пираты и вампиры.

Впервые вместе.

И то и другое так модно – и никто, никто до этого еще не додумался, никто.

За следующей конфетой я полечу на своем собственном самолете.

2009

Матало

В этом районе орудует рука с глазами. Она так и сказала – “хэнд уид айз”. Какая еще рука с глазами? Это банда такая, “Мано кон охос”, они знамениты тем, что выковыривают убитым недругам глаза и оставляют их зажатыми в кулачке. Ага, понятно. И мы едем снимать рекламу дорогущего автомобиля в места, где людям выковыривают… Ну слушайте, вы сами хотели аутентико, тру грит, так сказать, простите уж, чем богаты. И много у вас тут банд? Вот недавно еще одна завелась, “Ла Офисина”, да-да, “контора”, новая, про них совсем ничего не известно. А вообще что это значит – “у вас”? Можно подумать, в Лос-Анджелесе (она сказала – Анхелесе) бандитов нет.

Разговор проходил в треугольном внутреннем дворике гостиницы “Кондеса”. Лорена, переводчица и гид, сидела, закинув одну ногу цвета гречишного меда на другую. Голени глянцевые, как кегли. Фотограф Спенс мрачно выуживал столовой ложкой кубики льда из стакана с колой и складывал их в пепельницу, где они тут же одевались в серую махру. Рэй тоже слыхал, что в каждом глотке мексиканской воды кроется армада инфузорной дряни и что лед служит этой армаде эффективнейшим троянским конем, но в случае опрятной “Кондесы” опасения были, кажется, излишни. Дворик кишел американцами – как их здесь называли, североамериканцами – богемно-бруклинского вида. За неделю пребывания здесь Рэй со Спенсом встретили трех знакомых. Временами Рэю казалось, что вся гостиница набита исключительно фотографами из США в поисках местного колорита: на лицах соседей различалось удовлетворение, которое нисходит на американца за рубежом только вкупе с обильными командировочными. Но таким уж параноиком был Спенс. Не далее как вчера он с гордостью показал Рэю пистолет “зиг-зауэр”, который таскал в кобуре под мышкой и провез через границу в груде фотооборудования.

Задание было проще некуда: мотаться по задворкам Мехико и щелкать, особо не заботясь о качестве фотографий как таковых, потенциальные фоны для тридцатисекундного телеролика. Кампания находилась на самом начальном этапе; с клиентом, кажется, даже контракта толком не заключили. Копирайтеры “Нонагона” – лос-анджелесского бюро, в котором работал арт-директором Рэй и которое наняло за бешеные деньги Спенса, – рассматривали три потенциальных варианта: ацтеки, “луча либре” и банды.

Ацтекский видеоряд был самоочевиден. Большой кот крадется сквозь джунгли, проглоченная зеленью пирамида, жадные руки первооткрывателя сдирают покрывало лиан с древнего камня, истошные крики обезьян на саундтреке (проверить, есть ли в Мексике обезьяны, если что, заменить попугаями), а на камне среди древних пиктограмм, предсказывающих, как известно, все наше будущее, выбито понятно что. Рэй был уверен, что дальше грубого эскиза эта кампания не зайдет. Слишком уж прямолинейно. Годится для рекламы, допустим, кофейного ликера, но не взрослой машины.

Тема “луча либре” – мексиканского рестлинга в масках – представлялась чуть более перспективной. Не далее чем вчера они со Спенсом и Лореной сидели в первом ряду обшарпанного зала в метрах от ринга, на котором вершились бредовые подвиги: четверо спайдерменов-неудачников швырялись карликом, с головы до ног зашитым в птичий костюм, а потом принялись друг за друга; толстяк по имени Супер-Порки тряс жиром под ликующий вой зала; два престарелых судьи бесцельно бродили вокруг, увертываясь от летающих тел. Вид то и дело загораживали продавцы сластей, бороздящие толпу едва ли не сотнями. Лорена лучилась стыдом – в отличие от испаноцентричной корриды борьба почиталась развлечением для бедноты, – зато Спенс впервые за все путешествие развеселился. Он снимал не переставая, хлопал, свистел и даже, кажется, в какой-то момент закричал: “Матало!” (“Убей его!”). Агрессивная нелепость зрелища невнятно, но бесспорно резонировала, задевала по странной касательной все необходимые культурные коды; поставить машину на ринг, посадить одного из главных персонажей этого диковинного мира (Сына Санто или Синюю Пантеру) за руль, и что-то могло действительно получиться. Детская реакция Спенса, сорокалетнего мэтра глянцевой фотографии, была тому доказательством.

Ситуация с бандами обстояла сложнее всего. Тут нужно было работать тонко. Идея ролика заключалась в том, чтобы запарковать автомобиль в каких-нибудь испещренных граффити руинах, где он будет смотреться как лондонский денди, заблудившийся в неблагополучном районе: на секунду за него должно было стать страшно. Но тут мягко и мощно взрыкивает мотор, зажигаются пристальные фары, оживают динамики – и под бит реггетона машина снимается с места, а татуированные местные типы уважительно кивают ей вслед в такт реггетону. И все это так, чтобы не обидеть мексиканцев. Чтобы этого не случилось, была необходима Лорена.

Лорену Веласкес им выдали прямо в аэропорту. Экспериментальный киношник по призванию (один из своих фильмов она показала Рэю на пятой минуте знакомства с телефона: пауки, скелеты, рвущаяся пленка), она подрабатывала в местных фотоагенствах подобием гида для американских коллег. Лорена была бы головокружительно красива, если бы не придерживалась, как придерживается половина мексиканского молодняка, готического стиля. Рэя эти ребята всегда невольно смешили. В его уме культ Морриси мог сосуществовать только вкупе с болезненной бледностью; черные ногти на коричневых пальцах смотрелись странно. Лорена свои, впрочем, не красила. О ее принадлежности к данной субкультуре гласила лишь тушь и майка с Сьюзи Сью.