Читать книгу "Голубчик - Ромен Гари"

В этой же связи из другой области: каждый раз, когда я прохожу по улице Соль мимо мясного магазина, мясник подмигивает мне и тычет кончиком ножа в разложенные на витрине безмолвные красные куски. Ему-то что, мясникам к бойне не привыкать, а я… Я ощущаю острую нехватку английской флегмы. Вид онемевших языков на мясном прилавке заставляет громко роптать мое чувство справедливости и оживляет убитого горем попугая в глубине корзины. Пример с попугаями весьма показателен в силу природной ограниченности их выразительных средств скудным, однообразным, принудительным языком. В результате: забитость и подавленность на самом дне корзинки. Вы скажете, на свете есть поэты и они героически борются со всеобщей избитостью, однако их не воспринимают всерьез ввиду незначительных тиражей и мощного отвлекающего действия средств массовой информации. Исключение составляет советская Россия, где поэтов неукоснительно искореняют как недопустимое отклонение от нормы, наносящее урон поточному производству абортов и производной от него цивилизации.

Ну, а этого нашего мясника я особенно опасаюсь: всему кварталу известно его пристрастие к деликатесам.

Мадемуазель Дрейфус спрятала помаду в сумочку, щелкнула замочком и протянула мне руку. На Голубчика она даже не взглянула. Чернокожие болезненно относятся к намекам на свое происхождение, им сразу мерещатся джунгли, обезьяны, расисты и все такое прочее. Между тем низшей расы не существует, хотя бы потому, что ниже некуда.

— К сожалению, мне пора, я опаздываю. До понедельника. Спасибо, что зашли.

Подозреваю, что последнюю фразу благовоспитанно проговорил я сам.

Ламбержак потрепал меня по плечу и сказал:

— Приятно взглянуть на такое. Вы правильно делаете, что поддерживаете связь с природой.

— Похвально, очень и очень похвально, — покровительственно изрек Бранкадье.

— Спасибо. Увидимся в понедельник, — повторила мадемуазель Дрейфус.

— На днях, — уточнил я, не желая связывать себя словом.

Все трое вышли и остановились у лифта, я же закрыл за ними дверь, но, прежде чем захлопнуть ее окончательно, помедлил. Не так уж мне хотелось знать, что они скажут, но было поздно.

— Вот это да! — сказал Ламбержак. — Ну и ну! Помрешь!

— Не зря ж я вас уговаривал! — сказал Бранкадье. — Видали сердечки на столе?

— Губа не дура! — сказал Лотар, очевидно поднявшийся поторопить приятелей.

— Такому житью не позавидуешь, — проговорил Бранкадье, уступая потребности возвы ситься за счет ближнего.

— Да, бедняга… — примазался Ламбержак.

Статистически достоверный прием: чтобы не захлебнуться, надо во что бы то ни стало удержать голову над водой. Выше нос, не то пропал. Самосохранение путем самовнушения.

Только в интересах данного исследования и документальности ради выслушал я из-за двери этот разговор.

Мадемуазель Дрейфус не сказала ничего. Она ничего не сказала (курсив мой).

Взволнованно, потрясенно, молча чуть ли не плакала. Ее молчание звучало во мне самом: уж я-то знаю. Я с улыбкой прислонился к косяку, нежно-нежно, словно к щеке мадемуазель Дрейфус. Мне казалось, что мы втроем составляем подпольную ячейку и дело у нас идет на лад. А это не так мало, учитывая, как целеустремленно IBM предотвращают и искореняют человеческий фактор.

Я выдержал испытание, но какой ценой: меня скрутило, стянуло узлом, шевельнуться не мог от боли.

* * *

Постепенно я успокаивался, а чтобы окончательно прийти в себя, погрузился в легкую спячку. И надо сказать, пришел действительно в себя, то есть вновь обрел целыми и невредимыми все свои изъяны и полную рабочую форму. Так что даже отправился перекусить в китайский ресторанчик на улице Блатт. Он очень маленький. Столики и люди за ними размещаются почти вплотную, придешь один, а окажешься в тесном кругу: со всех сторон ближние, все плечом к плечу. Слышишь разговоры, пусть они чужие, но проникают в самую душу. Втягиваешься сам, подхватываешь на лету шутки и тоже можешь свободно выражать любовь и симпатию к собратьям. Словом, то, что называется теплая дружеская обстановка. Тут мне хорошо, я оттаиваю, закуриваю сигару и становлюсь в душе душою общества. Люблю, чтоб все попросту, по-домашнему. Разумеется, удавам в ресторан нельзя, но я знаю правила и стараюсь их соблюдать. Бот и на этот раз все прошло чудесно, справа и слева от меня расположилось по паре влюбленных, и мне досталось вдоволь ласковых слов и нежных пожатий. Другого такого китайского ресторана нет во всем Париже.

После насыщенного дня я долго не мог уснуть. Ночью два раза вставал, подходил к зеркалу и оглядывал себя с головы до ног: не появились ли какие-нибудь обнадеживающие признаки. Ничего. Та же кожа, та же конфигурация.

Сдается мне, что прорыв произойдет не с этой, а с той стороны. Легкий сбой в программе, минутная заминка — тут-то и проклюнется живой побег. Хотя почему, спрашивается, весна всегда случается в природе и никогда в нас самих? Как бы хорошо взять и, с позволения сказать, распуститься где-нибудь в апреле — мае.

Осмотр выявил одну-единственную родинку под левой мышкой, которая, может, была и раньше. Правда, стоял ноябрь.

Я сунулся к Голубчику, но он был не в духе, общаться со мной не пожелал и заполз под кровать — дескать, «прошу не беспокоить». И я снова лег, обремененный детской смертностью. За окном гудели реактивные самолеты, целеустремленно сверлили ночь полицейские сирены, с шумом катили машины, и я пытался успокоить себя мыслью, что все они куда-то направляются. Думал о правоохранительных органах Италии (там потеплее!). Твердил себе, что раз на каждом шагу припасены огнетушители и продолжается их производство впрок, значит, это неспроста и не пустые хлопоты, а явное преддверие в пределах возможного. Заботами муниципальных служб мое окно достаточно освещено снаружи, и, если бы к дому подставили пожарную лестницу для спасения жертв с верхних этажей, на моем горизонте появилось бы человеческое лицо. С другой стороны, может, так и задумано, чтобы сначала изолировать меня от среды, а потом открыть и распознать, изучить и ввести в организм для повышения сопротивляемости, как Пастерову вакцину или пенициллин. Подумать только, какая масса Нобелевских премий пропадает втуне! Кончилось тем, что я снова встал под предлогом малой нужды, вытащил Блондину и посадил ее в ручное укрытие. Ее влажная мордочка тыкалась в ладонь, словно ласковая росинка.

* * *

Утром я пришел на работу очень рано, все думал: что же будет? — и боялся пропустить. К тому же, скажу не стыдясь, страшновато было встретиться с мадемуазель Дрейфус после нашей вчерашней близости. Я взбудораженно перебирал в памяти все, чего мы не произнесли вслух, но так или иначе, молча, флюидами, высказали друг другу. В пятитомной «Истории Сопротивления», которую я читаю для поднятия духа, написано, что у великой реки Амур есть тайный подземный ход, невидимое русло, где в приливе слабости можно спасти от окружения сокровенную искру Божью. Искру называют Божьей именно в силу ее божественной слабости, и только сокровенной ее и можно сохранить. Когда же подпольщики осторожно, бесшумно, по-индейски переступали порог сердца и тайно сходились вместе, разгоралось нечто грандиозное. Возгоралось пламя. То были существа особой породы. Подчеркиваю в знак восхищения и на заметку имеющим уши. Я не поджигатель, мне важно не столько пламя, сколько жар, ведь на священных искрах во все времена, а в наше особенно, грели руки.