Читать книгу "Брабантские сказки - Шарль де Костер"

Прекрасна была Зулейка; плечи ее отливали золотом, грудь словно мрамор, а ноги легки, как у арабской плясуньи. Глаза ее большие, чарующие, осененные тенью ресниц; губы точно роза из сада пророка, а волосы могли бы скрыть все ее тело под своим черным покрывалом.

Прекрасна была Зулейка, и христианин хотел Зулейку.

Однажды Махмуд уехал, чтобы продать золотой песок, и наказал брату своему следить за возлюбленной.

Ах! Зачем тебе уезжать, о самый доблестный из воинов? Даже верный пес твой трижды завыл, когда ты оседлал кобылицу, черную как ночь!

Зачем уезжать, Махмуд?

Даже твоя кобылица не пожелала услышать самых нежных понуканий ног твоих, земля не улетела стремглав из-под ее копыт, и тебе пришлось гневно прикрикнуть на нее, чтобы она поскакала в пустыню. Зачем уезжать, Махмуд?

Мы все говорили тебе: «Останься с нами». Зулейка не произнесла ни слова. Зачем уезжать, Махмуд?

Христианин еще сидел у входа в шатер своего хозяина. В тот день он облачился в белый шелковый кафтан, расшитый золотом, а на голове его был тюрбан из самого тонкого кашемира. Увидав Зулейку, он улыбнулся, и она покраснела.

Он был красив, чужеземец. Зачем уезжать?

Но увы! ты уехал. Твой брат был слишком юн, чтобы следить за шатром твоей жены.

На следующий день твоего пса, нашли мертвым у входа в твой шатер, и в тот час, когда голос муэдзина созывает нас, крича: «Нет Бога, кроме Аллаха высокого, великого, и Магомет пророк его!» — христианин подошел к шатру своего хозяина и сел перед ним, и сияло от счастья лицо у него.

Ты вернулся, и Зулейка встретила тебя без улыбки.

Вечером, когда все заснули, — продолжал дервиш, — в тот час, когда в воздухе проносятся джинны, Зулейка попросилась выйти освежиться морским ветерком; Махмуд хотел того же и вышел вместе с женой и братом.

Сова с перламутровыми глазами задела крылом его тюрбан. Недобрый знак!

Воин не дрогнул.

Иногда за их спиной слышались легкие и быстрые шаги; Махмуд с братом шли и шли, не замечая, что Зулейка осталась позади.

Вот Махмуд обернулся; ее сжимал в объятиях гость Ахмеда. Чужеземец выхватил шпагу; Махмуд с братом бросились на него.

Чужеземец сразил Махмуда и ранил его брата.

Больше в селении ничего не слышали о Зулейке. Она бежала с чужеземцем.

И вы еще спрашиваете, — продолжал дервиш, — и вы еще спрашиваете, отчего мы не хотим согревать змей на груди и кормить стервятников, пожирающих наших детей?

Побледнев, воины погладили свои кривые алебарды, которые называют ятаганами.

Вдруг кто-то встал; он был молод и прекрасен. «Настанет день, — сказал он, — и кровь отплатит за кровь, женщина за женщину, рана за рану».

Это был Махмуд, который вовсе не погиб, ибо среди его сокровищ было чудо драгоценнее всех чудес, бальзам из корня Иессеева,[15]он-то и залечил раны на его груди.

II

Тем временем на корабле, шедшем во Фландрию из Дамме с грузом ладана, мирры и прочих ароматических пряностей, плыл похититель с Зулейкой, возлюбленной соловья.

Похитителя этого звали сьер Симон Хьюг, и был он знатный горожанин гордого Брюсселя, самого главного города во всем веселом Брабанте.

Был он храбр, легконог, быстроглаз, и исполнилось ему, брабантскому горожанину, от роду двадцать восемь лет.

Молодые женщины и юные девушки всегда с охотой поглядывали на сьера Хьюга, до того по душе им приходились его рыжеватые волосы и борода, его ясные глаза, живые и карие, его лицо, красноватое от прилива здоровой крови и потемневшее от загара; но никого из них, втайне мечтавших об этом, сьер Хьюг не выбрал себе в жены. Вот почему пришлось ему искать так далеко, чтобы наконец забрать жену у несчастного Махмуда.

Море было милостиво к путешественникам: они приплыли в Брюссель в первую субботу мая и поселились в Каменной крепости сьера Хьюга, красивом, хорошо укрепленном замке. И от налетевшего порыва ветра изваяния стражей с пиками, служившие флюгерами на башнях Каменной крепости, повернулись к ним лицом, словно поздравляя с добрым прибытием домой.

Вернувшись в Каменную крепость, сьер Хьюг увидел, что сестра охвачена скорбью, а матушка отправилась туда, откуда не возвращаются. Ибо отошла она в края блаженных душ.

Как настоящая женщина, любила мать сына своего: ее любви он обязан был своей добротой, крепости ее сердца — храбростью, а сила ее духа вдохнула разум в него.

И вот, увидев это гнездо только недавно покинутым тою, что столько раз пела ему колыбельную, качая его в люльке, сьер Хьюг почувствовал в сердце такой ледяной холод, что едва не умер, и такую великую тоску, что сделался как безумный и целыми днями блуждал по дому, плача, причитая, целуя комоды, которых касались материнские руки, и отыскивая на полу следы умершей. Он совсем отказывался выходить из дому и облачился в одежды скорби — самые черные, какие только можно себе вообразить. Но скорбь, поселившаяся в его сердце, была вовсе невообразимой. И он несомненно умер бы, не будь рядом его молодой жены Зулейки, окрещенной и звавшейся теперь Йоханной, и его юной сестры Росье, которые любили и поддерживали его.

Зулейка, приняв христианство, осознала, что надо стараться блюсти честное имя и достоинство мужа своего, но счастья не было в ее душе, ибо она не могла позабыть несчастного Махмуда, которого считала погибшим из-за нее, и долгими днями и ночами думала о нем с жалостью и печалью.

Не было покоя и в душе сьера Хьюга, ибо пролитая кровь требует другой крови и взывает к Господу об отмщении.

Росье, которая была кроткой как голубка, напротив, прекрасно спала, часто смеялась и сны видела сладкие. В них ее навещала мать, благословляя дочку, и коронуя цветочным венком, и часто уводя ее за собою в бескрайние сады, где все имело свою форму и цвет, но было совершенно бесплотным. А уж как Росье нравилось ступать по облакам и вдыхать туманную дымку. Продвигаясь сквозь них, мать учила ее, как подарить побольше радости и счастья сьеру Хьюгу и Йоханне.

Пятнадцать месяцев прошло с тех пор, как сьер Хьюг ступил на землю Брабанта. Росье упорно трудилась изо дня в день, но часто бывала мечтательной и задумчивой, как все девушки ее возраста, о которых обычно говорят, что в них соседствуют желание, любовь, огонь молодости и томление девичества. Много знатных и богатых господ увлекались ее красотой и желали — одни соблазнить ее, другие просить ее руки.