Читать книгу "Весенняя лихорадка - Джон О'Хара"

Глория виделась с ним реже, чем хотелось бы; встречаться они могли только в Нью-Йорке. Она провела там еще два года, но подготовительных курсов для поступления в колледж не окончила. Заведующая интернатом обнаружила в комнате Глории бутылку джина, и ей предложили не возвращаться. Мать слегка встревожилась, но приписала это тому, что Глория становится очень популярной у мальчиков, и в глубине души была рада; подумала, что история с Боумом забылась. У мальчиков Глория была чрезвычайно популярна и в менее строгой школе могла бы превосходить всех по числу поклонников. Она поступила в другую школу, сдала экзамены, необходимые для поступления в колледж Софии Смит[30], но потом передумала. Решила заниматься искусством. В Нью-Йорке. Живя в своей квартире.

Дядя радовался ее популярности, для него это было всего спокойнее. Он не прощал себе, что привел Боума в дом, но и не брал всю вину на себя. Популярность Глории возмещала это, Вандамм был человеком без предрассудков и в спорах между сестрой и племянницей неизменно принимал сторону последней.

Ни миссис Уэндрес, ни Вандамм моложе не становились. Отказавшись поступать в колледж и решив заниматься искусством в Нью-Йорке, Глория добилась своего. Они обещали позаботиться о квартире. Пока что они переедут в дом в Гринвич-Виллидже, принадлежавший им по наследству, и оборудуют верхний этаж под студию. У Вандамма дела в то время шли успешно, и он всерьез полагал, что у Глории настоящий талант. Кое-какими способностями она обладала; копировала карикатуры Хьюго Геллерта, Уильяма Ауэрбаха-Леви, Коваррубиаса, Константина Аладжалова, Ральфа Бартона — всех известных карикатуристов. В том году она много говорила о поступлении в художественное училище, но всякий раз, когда набиралась новая группа, забывала записываться, поэтому продолжала копировать карикатуры, когда больше было нечего делать, иногда позировала, всякий раз обнаженной. Но самым важным, что началось в то время и продолжалось около трех лет, было пьянство. Глория стала одной из самых безудержных пьяниц в Нью-Йорке в двадцать седьмом — тридцатом годах, когда Нью-Йорк видел много безудержного пьянства. «Дурманящий клуб», «То, что надо», «У Томми Гинена», «У Флоренс», «Клуб печатников», «У баска», «У Майкла», «У Тони на Восточной Пятьдесят третьей», «У Тони на Западной Сорок девятой», «Сорок два на Западной Сорок девятой», «Аквариум», «У Марио», «Моллюски», «Курятник», «Клуб на Западной Сорок четвертой», «У Макдермотта», «У Слиго Слэшера», «Репортеры», «У Билли Даффи», «У Джека Делани», «У Сэма Шварца», «Ричмонд», «У Фрэнка и Джека», «У Фрэнки и Джонни», «У Луиса», «У Филлис», «Двадцать одно», «Дом Мальборо» — в этих заведениях Глорию знали в лицо и по имени, бармены поражались тому, сколько она выпивала. Они знали, что перед закрытием она будет пьяна, но не утратит задора. Мысли прекратить пьянство не было. Для этого не существовало причин. Глория пила ржаное виски с водой весь день напролет. Когда вспоминала, что не ела целые сутки, отправлялась в заведение, где подавали яйца, заказывала одно сырое яйцо, разбивала его в бокал с коктейлем «Старомодный», добавляла туда горькой настойки и выпивала эту смесь. Иногда она ужинала: съедала жареное рыбное филе с татарским соусом. На другой день либо обходилась без еды, либо выпивала бульон с сырым яйцом. Некоторые сигареты вызывали у нее головную боль. Она курила только «Честерфилд» и «Герберт Тэйритонс». Иногда по нескольку дней обходилась без секса, общаясь с группой юных выпускников Йеля, которые в двадцать с небольшим лет настолько пристрастились к спиртному, что родные считали — пусть живут в Нью-Йорке. Все они были согласны, что без выпивки жить нельзя, и, находясь в обществе этих молодых людей, Глория считала и они считали, что она для них что-то вроде сестры. К ней не приставали. Лишь один неприятный низенький, толстый парень, приезжавший со Среднего Запада дважды в год, как-то попытался приставать к Глории, но прекратил, поняв, что так не годится. Другие молодые люди связывались по телефону с фондовой биржей с полудня до закрытия. К половине четвертого они знали положение своих дел: то ли идти праздновать «У Томми Гинена», то ли топить горе в любом другом заведении. Они много раскатывали на машинах с не нью-йоркскими номерными знаками, но редко выезжали за пределы штата, разве что в футбольный сезон. Лето в Нью-Йорке проходило весело. Плантаторский пунш. Мятный джулеп. Коктейли «Том Коллинз» и «Рикки». Для начала выпивали по два-три коктейля, потом посещали одну-две пивные, затем возвращались к виски с водой. Какой смысл морочить себя? Делалось все, что приходило в голову. Если хотелось пойти в ночной клуб, послушать Хелен Морган или Либби Холмен, решение принималось в полночь, все расходились приодеться, встречались через час, покупали парочку бутылок и отправлялись с ними в клуб. В театрах они не бывали. В кино ходили изредка. На частные вечерники лишь в том случае, если там было что-то особенное. На свадьбы непременно. Лучше всего молодые люди чувствовали себя, приезжая в «Сорок два» под хмельком, в визитках: «Приятно оказаться снова среди приличных людей, не там, где считают, что шампанское стоит пить».

— Долой Принстон! — выкрикивала Глория.

— Долой Принстон! — повторяли молодые люди.

— К черту Гарвард! — выкрикивала Глория.

— К черту Гарвард!

— Ура нашим!

— Ура нашим!

— Если говорят «кирять», то не всем это понять, — запевала Глория, молодые люди улыбались и вяло подтягивали, много пили, чтобы сравняться с ней, хотя она могла устраивать такие выходки, будучи с виду трезвой. На свадьбы, где бывали они, Глорию не приглашали, не то чтобы она не казалась надоедливой, только, к сожалению, не понимала, как важен для маклера телефонный звонок. В дни свадеб Глория дожидалась их появления, но когда молодые люди приходили, их ждал счет за поданную ей выпивку, говорящий, что она тоже ждала — с самого обеда. Правда, бедной она не была. У нее всегда было пятнадцать — двадцать долларов на такси и прочее, и если у молодого человека в кармане становилось пусто, тут же выкладывала их. Была просто бездумной.

Время от времени Глория видела Уэстона Лиггетта. Он приходил в бар, иногда один, иногда с мужчиной, иногда с женщинами. Стоял у стойки, пил и вел себя прилично. Увидев его во второй или третий раз, она заметила, что он смотрит на нее дольше, чем благоразумно даже в самых спокойных барах.

— Кто этот человек, с которым ты разговаривал? — спросила она у йельца.

— А, некто по фамилии Лиггетт. Он учился в колледже вместе с моим братом.

— В Йеле?

— Угу. Да. Он был спортсменом. Гребцом.

Это означало, что Лиггетт не сможет познакомиться с ней и она не заговорит с ним, пока их должным образом не представят друг другу. Лиггетт мог видеть Глорию ежедневно, но, поскольку у них были общие знакомые, она оставалась для него неприступной. Лиггетт это понимал и вскоре стал просто знакомым лицом. Глория смотрела на него неузнавающе, даже когда и он и она были одни. Возможно, она никогда бы не заговорила с ним, если бы не досадная случайность: она забеременела.