Читать книгу "Кровавая комната - Анджела Картер"

Только мне бы хотелось, чтоб они танцевали его чуть побыстрее; старуха скоро очухается от своего приступа, и что, если она поймает их с поличным?

И вот дрожащей рукой он дотрагивается до ее груди; ее рука, поначалу нерешительная, все уверенней ложится на его штаны. И внезапно они выходят из своего странного транса; после всех этих глупых прелюдий они набрасываются друг на друга с таким аппетитом, коего я доселе не видывал. В мгновение ока они раздевают друг друга догола, словно в их пальцы вселился вихрь, она падает навзничь на кровать, показывает ему мишень, он прицеливается и попадает прямо в яблочко. Браво! Никогда еще эта старая кровать не тряслась от такого натиска. Слышалось лишь их нежное, приглушенное бормотание: «Я никогда…», «Дорогая…», «Еще…», и т. д. и т. п. Ну какое железное сердце не растает от этого!

Один раз, приподнявшись на локтях, он задыхающимся голосом говорит мне:

— Кот, сделай вид, будто душишь крыс! Заглуши музыку Венеры громом Дианы!

Вперед, в атаку! Преданный моему хозяину до конца, я, как могу, играю с мертвыми крысами, разбросанными моей Полосаточкой, одним ударом приканчивая умирающих и грозно завывая, чтобы заглушить странные всхлипывания, издаваемые столь (кто бы мог подумать?) страстной юной госпожой, которая проявила себя в этом деле как нельзя лучше. (Сто очков, Хозяин!)

И тут в дверь ломится старая карга. Что происходит? К чему весь этот шум? И дверь содрогается от ее ударов.

— Спокойно! — кричит синьор Фуриозо. — Я ведь только что заделал огромную крысиную нору!

Но миледи не спешит облачаться снова в свой халатик, она с наслаждением медлит; ее усталые члены исполнены такой благодати, что, кажется, даже ее пупок расплывается в счастливой улыбке. Она с благодарностью чмокает моего хозяина в щечку и, лизнув своим клубнично-розовым язычком клейкую сторону его фальшивых усов, снова пристраивает их на его верхней губе, а потом с самым невинным и безупречным видом впускает свою надзирательницу в спальню, где только что имела место шутовская баталия.

— Посмотри-ка, Кот передушил всех крыс!

Мурлыча от гордости, я приветственно бросаюсь к старухе; ее глаза до краев наполняются слезами.

— А почему постель в таком беспорядке? — вскрикивает она, еще не совсем ослепнув от сырости. И в силу своего подозрительного характера, даже несмотря на grande peur des rats[18], — какое чувство ответственности! — не покидает свой пост.

— Вот тут произошло небывалое сражение Кота с самой огромной крысой, какую ты когда-либо видела, прямо на этой кровати; вон какие на простынях следы крови! Итак, синьор Фуриозо, сколько мы вам должны за эту неоценимую услугу?

— Сотню дукатов, — не задумываясь, говорю я, потому что знаю: мой хозяин, если предоставить его самому себе, как честный дурак не возьмет ничего.

— Да это же хозяйственные расходы за целый месяц! — запричитала верная служительница скупости.

— И вы не зря потратите каждый пенни! Потому что эти крысы могли бы совсем выжить вас из дома.

Я вижу в юной госпоже проблески твердого характера.

— Пойди и заплати им из своих личных сбережений — я знаю, что они у тебя есть: то, что ты утаивала из денег на хозяйственные расходы.

Старуха постонала, поворчала, но делать нечего; и мы с господином Фуриозо уходим, прихватив на память бельевую корзину, полную дохлых крыс, которых мы сваливаем — хоп! — в ближайшую канаву. И как ни странно, в тот вечер мы садимся за свой честно заработанный обед.

Но молодой дурачок снова лишился аппетита. Он отодвигает от себя тарелку, смеется, плачет, закрывает лицо руками и снова и снова подходит к окну, чтобы посмотреть на закрытые ставни, за которыми его возлюбленная оттирает кровавые пятна, а моя дорогая Полосаточка отдыхает после своих беспримерных трудов. Затем он садится и пишет, потом рвет страницу вчетверо и швыряет в сторону. Я когтем подцепляю упавший обрывок. Боже правый, да он стишки принялся кропать!

— Я должен и буду обладать ею вечно! — восклицает он.

Я вижу, что все мои планы рухнули. Удовлетворение не удовлетворило его; эти души, которые они разглядели в телах друг друга, столь ненасытны, что никакие яства не могут утолить этот голод. Я приступаю к туалету нижней части своего тела, это моя излюбленная поза для размышлений о судьбах мира.

— Как мне жить без нее?

Вы жили без нее двадцать семь лет, сэр, и ни разу по ней не скучали.

— Я сгораю от любви!

Значит, нам не придется платить за дрова.

— Я украду ее у мужа, и она будет жить со мной.

— А чем, позвольте, вы будете жить, сэр?

— Поцелуями, — рассеянно отвечает он. — Объятиями.

— Ну что ж, вы от этого не растолстеете, а вот она — пожалуй. И у вас появятся лишние рты, которых надо кормить.

— Мне противно слушать, я устал от твоих грязных ехидных намеков, Кот, — отрезал он.

И все же сердце мое растаяло, потому что теперь он говорил на простом, чистом и бездумном языке любви, а у кого еще достанет хитрости помочь ему достичь счастья, кроме меня? Придумай же что-нибудь, верный Кот!

Умывшись, я вышел на площадь и отправился к той прекрасной чаровнице, которой удалось своим острым умом и приятным обхождением найти ключи к моему доселе никем не занятому сердцу. Завидев меня, она горячо выказывает свое удовольствие; а какие у нее для меня новости! Эта восторженная и независимая особа делится со мной своей новостью, и мысли мои обращаются к будущему, к мечтам о собственном доме — да, да! — и о семье. Она припрятала для меня свиную ножку, целую свиную ножку, которую тайком принесла ей Госпожа, да еще подмигнула. Настоящий пир! Жуя ножку, я размышляю.

— Перечисли-ка, — попросил я, — все перемещения синьора Панталоне за день, когда он дома.

Привычки его столь тверды и неизменны, что по нему сверяют часы на церковной колокольне. Поднимаясь с рассветом, он завтракает скудными остатками вчерашнего ужина, запивая их стаканом холодной воды, чтобы не тратиться на ее подогрев. Затем отправляется в контору пересчитывать деньги, после чего в полдень съедает тарелку водянистой овсянки. Послеполуденное время он посвящает ростовщичеству, ради собственного удовольствия и выгоды разоряя то какого-нибудь мелкого торговца, то плачущую вдову. В четыре — роскошный обед: суп с кусочком протухшей телятины или жесткой курицы. У него договор с мясником: тот сдает ему нераспроданный товар, а взамен мистер Панталоне держит рот на замке насчет обнаруженного в пироге человеческого пальца. С половины пятого до половины шестого он отпирает ставни и разрешает своей жене поглядеть в окно — о, мне ли этого не знать! — под присмотром старухи, которая сидит рядом и следит, чтобы она не улыбалась. (О, благословенен тот понос и те драгоценные минуты, которые позволили нам начать игру!)