Читать книгу "По дороге к любви - Дж. А. Редмирски"

— Я сын мистера Пэрриша.

Сиделка важно кивает и продолжает возиться с какими-то устройствами и колбами, подвешенными над кроватью отца. Палата, как и полагается, безлика и стерильно чиста: белоснежные стены, кафельный пол блестит так, что в нем отражаются сияющие светильники на потолке. Слышится методичный писк какого-то прибора, звук идет, кажется, из монитора, стоящего рядом с кроватью отца.

Я все еще не решаюсь посмотреть на него. Ловлю себя на том, что стараюсь глядеть на что угодно, только не на него.

Пальцы Кэмрин снова сжимают мне ладонь.

— Ну, как он? — спрашиваю я и тут же спохватываюсь: что за дурацкий вопрос.

Он умирает — вот как, вот какие настали у него дела. Молчу, не знаю, что еще сказать.

Сиделка смотрит на меня бесстрастным взглядом:

— Он иногда приходит в сознание. Вам, должно быть, это известно. — («Нет, вообще-то, не известно».) — Состояние пока стабильное, ему не хуже, но и не лучше.

Она начинает прилаживать к руке отца какую-то трубку.

Покончив с этим, обходит вокруг кровати, берет с прикроватного столика планшет с зажимом, сует под мышку.

— Еще кто-нибудь к нему приходил? — спрашиваю я.

Сиделка кивает:

— Особенно в последние несколько дней, каждый день кто-нибудь приходит, родственники, бывает, по нескольку раз в день. Час назад кто-то был… Думаю, скоро придут опять.

Наверно, Эйдан, старший брат, и его жена Мишель. И младший брат Эшер тоже.

Сиделка выходит.

Кэмрин смотрит на меня, еще крепче сжимая мою руку. В глазах мягкая, заботливая улыбка.

— Я посижу вон там, в сторонке, а ты пообщайся с отцом, хорошо?

Я киваю, хотя ее слова тут же ускользают куда-то на задворки сознания. Она медленно отпускает мою руку и садится на пластмассовый стул у стенки. Я глубоко вздыхаю и облизываю пересохшие губы.

Лицо отца опухло. Из ноздрей торчат какие-то трубочки, наверное, подают кислород. Я удивляюсь тому, что он все еще не подключен к аппарату искусственного жизнеобеспечения, но при этом возникает странное ощущение надежды. Совсем крохотной. Понимаю, что лучше ему уже не станет, но сколько продлится это более-менее стабильное состояние? Голова его выбрита. Сначала были разговоры об операции, но когда отец узнал, что операция не спасет его, он, естественно, возмутился.

— Не позволю залезать в свою черепушку, — решительно заявил он. — Вы что, хотите профукать тысячу долларов, чтобы эти горе-профессора ковырялись у меня в мозгу? Черта с два, ребята! Какой я мужик после этого?

Он говорил это всем нам, но, казалось, особенно обращался к Эйдану. Мы с братьями готовы были на все, лишь бы спасти его, но отец за нашими спинами подписал какое-то «соглашение»; там говорилось о том, что, когда ему станет хуже, никто не будет иметь права принимать за него никаких решений или отменять уже принятые им.

Именно мама перед операцией предупредила персонал больницы о его желании и предоставила все необходимые документы. Нас это очень расстроило, но моя мать — женщина проницательная и чуткая, и никто из нас перечить ей или сердиться на нее за это не стал.

Подхожу ближе, гляжу на отца, на то, что осталось от него. Рука сама тянется к нему, словно действует независимо от меня; чувствую, как пальцы касаются его руки. Какое странное ощущение. Будто делать этого не надо было. Если бы здесь лежал любой другой человек, я бы спокойно взял его за руку, без проблем. Но это мой папа, и мне кажется, что я делаю нечто неподобающее. В голове звучит его голос: «Чего это ты меня за руку берешь? Я ведь мужчина. Парень, что это с тобой?»

Вдруг глаза отца открываются, и я сразу отдергиваю руку.

— Это ты, Эндрю? — (Я киваю.) — А где Линда?

— Кто?

— Линда, — повторяет он и, кажется, снова хочет закрыть глаза. — Моя жена, Линда. Где она?

Сглатываю слюну, оборачиваюсь к Кэмрин: она сидит тихо и наблюдает.

Снова гляжу на отца:

— Папа, вы с ней в прошлом году развелись, ты не помнишь?

Поблекшие глаза его наполняются влагой. Это не слезы. Просто какая-то влага. В лице мелькает изумление, он чмокает губами. Видно, как в пересохшем рту шевелится язык.

— Хочешь пить? — спрашиваю я и тянусь к столику на колесиках, отодвинутому от кровати. Там стоит бледно-розовый кувшин с водой и толстая пластмассовая кружка с крышкой, из которой торчит соломинка.

— Видел мисс Нину? — спрашивает отец.

Снова киваю:

— Да, классно выглядит, губки накрашены, глазки подведены.

— Хорошо, хорошо, — едва заметно кивает он.

Ситуация тягостная, понимаю: это написано у меня на лице, видно по тому, как я сижу, скрючившись. Не знаю, о чем говорить. Попытаться заставить его выпить воды или просто сидеть и ждать, когда вернутся Эйдан с Эшером? Пусть лучше они делают все это. У меня ничего не получается.

— А кто это там сидит, такая хорошенькая? — спрашивает папа, глядя на стенку.

Как он ухитрился разглядеть Кэмрин, если смотрит совсем в другую сторону? Потом до меня доходит: он видит ее в зеркале, высокое такое зеркало, в нем отражается другая часть палаты. Кэмрин слегка ежится, но потом лицо ее освещается улыбкой. Она машет ему рукой, то есть, собственно, не ему, а его отражению.

Несмотря на опухшее лицо, заметно, что губы отца улыбаются.

— Это что, твоя Эвридика? — интересуется он, и я испуганно таращу на него глаза.

Надеюсь, Кэмрин не расслышала, что вряд ли, в тишине палаты отчетливо раздается каждый звук. Папа с трудом поднимает руку, подзывая Кэмрин поближе.

Она встает и подходит, становится рядом со мной. Улыбается ему такой теплой улыбкой, что я даже удивляюсь. Держит себя совершенно естественно. Но я понимаю, она волнуется, наверное, чувствует себя неловко, еще бы, стоит тут в больничной палате перед умирающим человеком, с которым совсем не знакома, но, смотри же, держится молодцом.

— Здравствуйте, мистер Пэрриш. Меня зовут Кэмрин Беннетт, мы с Эндрю друзья.

Отец смотрит на меня. Знакомый взгляд: он сравнивает ее слова с выражением моего лица, пытаясь вычислить, что означает слово «друзья».

И вдруг делает такое, чего я раньше за ним никогда не замечал: протягивает мне руку.

Стою как громом пораженный.

И только когда замечаю, что Кэмрин украдкой показывает мне глазами, мол, что ж ты стоишь как столб, сбрасываю оцепенение и, волнуясь, беру его руку. Держу ее бесконечно долго, испытывая неловкость. Отец закрывает глаза и снова засыпает. Убираю руку, когда чувствую, что он уснул и пальцы его ослабили хватку.

Открывается дверь, входят братья, с ними жена Эйдана Мишель.

Отхожу от кровати, уводя за собой Кэмрин и не сознавая, что снова держу ее за руку, пока Эйдан не уставился на наши переплетенные пальцы.