Читать книгу "Каббала и бесы - Яков Шехтер"

– Так, – сказал реб Вульф, убедившись, что до верха арон-акодеш швабра и метла не достают по меньшей мере полметра. – Сейчас я принесу метлу подлиннее.

Он быстро вышел из «Ноам алихот» и устремился к подсобке, где хранились всевозможные предметы хозяйственной надобности. Тень тополей скрыла луну, и реб Вульф никак не мог попасть ключом в замочную скважину. Его плотная фигура растворилась в густой тени, и лишь едва слышное постукивание ключа выдавало, что в темноте южной ночи скрывается кто-то живой.

Окутанная кронами деревьев, полускрытая высоким забором, синагога терялась в сияющем огнями Реховоте. Нестерпимо сверкали рекламы на здании торгового центра, мигали многокрасочные вывески модных ресторанов, по дорогам, залитым желтым светом фонарей, катили автобусы, ослепляя прохожих мощными фарами. Справа, за темными полосками уцелевших апельсиновых садов, играл, точно атлет мышцами, разноцветными огнями Лод, бывшая цитадель крестоносцев, а слева курилось зарево большого Тель-Авива.

В горах, поднимавшихся за взлетным полем вертолетной базы, мерцали огоньки Иерусалима, где, окруженный неусыпной охраной, работал в своей резиденции премьер-министр. Далеко на севере скрывалась невидимая из Реховота Хайфа, а южнее дремала под заунывное посвистывание ветра столица пустыни – Беер-Шева.

Солдаты стояли на границах, пенились буруны под носами сторожевых катеров. Незаметная на карте страна походила на узкий мазок фосфоресцирующей краски, проведенный вдоль побережья Средиземного моря. Спала погруженная во тьму Африка, в столицах Европы открывались ночные бары, посреди Атлантического океана мигали ходовые огни теплоходов. Закутанная в перистый шарф облаков Земля совершала свой неизменный оборот вокруг солнца; крохотная голубая планета в теплых ладонях Всевышнего.

ЛЕВИНА ЖЕНИТЬБА

Религия – это система символов, которая порождает у человека, с помощью упорядочивающих его существование концепций, сильные всеохватывающие настроения и побуждения, облекая эти концепции ореолом действительности так, чтобы соответствующие настроения и побуждения выглядели возможно более реальными.

Клиффорд Геерц

– Лошадь не стесняется, когда опрокидывает телегу.

Раввин замолк и внимательно посмотрел на Леву. Лева отвел взгляд и кивнул: понимаю – как не понять.

Сравнение не отличалось особенной глубиной, единственная загвоздка состояла в том, что живую лошадь Лева видел всего несколько раз. В Минске, где он прожил безвыездно двадцать четыре года, лошадей давно не осталось – разве на ипподроме, но туда Лева не заглядывал по причине стойкого неприятия азартных игр.

Впрочем, раввин – профессорский сын из Новосибирска – тоже вряд ли когда-нибудь видел, как лошадь опрокидывает телегу. Хотя в Израиль он приехал на двадцать лет раньше Левы и, возможно, в те годы лошадьми тут еще пользовались.

Нет, скорее всего, он набрался таких выражений в своей ешиве. Преподавали в ней по старинке – без компьютера и диктофона, все ученики сидели в одном огромном зале и зубрили по книжкам, которыми пользовались еще их деды и прадеды. Шум в зале стоял невероятный, Лева привыкал к нему несколько месяцев, пока научился пропускать его мимо ушей, словно шум прибоя или шелест листьев.

Преподаватели – старики с белоснежными бородами – будто соревновались друг с другом в долголетии. Младшему из них хорошо перевалило за семьдесят: видимо, более юные претенденты считались недостаточно зрелыми для великого дела обучения Торе. На фоне их седин резко выделялась черная, без единого серебряного волоска, борода Левиного раввина, допущенного в преподавательский состав за необычайные способности и прочие религиозные достоинства.

Старики как один, учились еще при царе в ешивах Литвы, тогдашнем мировом центре преподавания Торы, и усвоили там особый стиль постижения Талмуда. Поэтому их ешиву до сих пор называли «литовской», хотя к нынешней Литве она не имела ни малейшего отношения.

Возглавлял ешиву известный во всем еврейском мире мудрец, возраста которого никто не знал. Правда, в одной из бесед с учениками мудрец рассказал, как ему удалось отвертеться от мобилизации в русскую армию. Он был тогда еще совсем мальчишкой, безусым пареньком с длинными пейсами, и воевать с японцами не испытывал ни малейшего желания. Вот он-то, наверняка знал, какое выражение появляется на морде лошади, когда телега вместе с седоками валится в дорожную грязь.

– В минуту гнева, – продолжил раввин, – женщина ненавидит мужа по-настоящему, до конца. А рассердить ее может очень многое, особенно если ей кажется, будто из-за причуд мужа она лишена возможности жить, как ей нравится, и детей воспитывать, как ей представляется правильным. Понимаешь?

– Понимаю, – на этот раз Лева уже не отвел глаз.

– Люди не меняются – запомни это. Легче выучить всю Тору наизусть, чем изменить одну черту характера. Потому выбирать нужно похожих на тебя, из тех, кто хочет вести такой же образ жизни. Не для тебя и не из-за тебя, ибо эти одолжения невозможно соблюдать всю жизнь, а ради себя самой. Нерелигиозная девушка, какой бы умницей она ни была и что бы ни обещала до свадьбы, спустя несколько лет вывернется из постромков и опрокинет без всякого стыда телегу семейной жизни. И это не покажется ей ни обидным, ни зазорным, а вполне естественным, нормальным шагом. Судьба у жены ешиботника непростая, не всякая женщина способна вынести тяжесть скудного быта и постоянное отсутствие мужа. Для этого нужно понимать, куда ведет путь и какую ношу несет каждый член семьи. Понимаешь?

– Понимаю.

– Злата – чудесная девушка – лучше тебе не найти. Ты пересмотрел уже достаточно кандидаток. Решайся.

– Но я еще не видел ее.

– Запиши телефон. Назначь встречу. И не тяни.

Лева вздохнул, записал телефон, попрощался с раввином и вышел на улицу. Вокруг него заструился, затрепетал теплый зимний день. До первой свечки Хануки[81]оставалось меньше недели, деревья в городском саду стояли зеленые, шурша промытыми недавним дождем листьями. По минскому ощущению, наступала весна, и Леве постоянно приходилось преодолевать дурное кипение, само собой возникающее в крови. До настоящей весны было еще далеко.

Улица Нордау, уютная улочка в религиозном районе Реховота, круто уходила вверх, и пока Лева добрался до своего переулка, лоб под шляпой пробила испарина. Возвращаться в ешиву не хотелось, скоро обед, лучше перекусить дома, немного поспать и отдохнувшим вернуться к вечернему кругу занятий.

Вообще, по-хорошему, надо было бы поселиться рядом с ешивой, чтоб меньше ходить, но мать, по минской привычке, хотела жить возле рынка.

– Ты, с молодыми ножками, не рассыплешься, а мне сумки таскать каждые сто метров в тягость.