Читать книгу "Бронзовый грифон - Владислав Русанов"

А это что за компания?

Пятеро молодых людей. Одежда совсем недавно была новой, но теперь испачкана, а кое-где и порвана. Лица смышленые. Двое белобрысых – скорее всего северяне. Но только один повыше и шире в плечах. Должно быть, уроженец Барна. А вот второй с плохо поджившей раной на щеке, по всей видимости, табалец. Про жителей Табалы говорят – хвосты овцам крутят с утра до вечера. Правда, стараются сказать это за глаза. Иначе можно и в зубы схлопотать. Овцеводы хоть и северяне, а горячие, не хуже каматийцев, родившихся на жарком побережье Ласкового моря. Вот, кстати, и каматиец рядом с ними сидит. Вообще-то не совсем рядом, а как бы чуточку особняком. В ссоре они, что ли? Около барнца лежит чернявый парень с перевязанной головой. Скуластый, нос с горбинкой. Вполне возможно, что приехал из Окраины – степной край, граничащий с владениями кентавров. Откинувшись на каменную кладку и нимало не заботясь о том, что камни сырые и холодные, сидел пятый из молодых людей. Вот в его лице наметанный глаз Берельма безошибочно определил отпечаток благородного происхождения. Ему самому еще учиться и учиться так держать подбородок, так глядеть на окружающих из-под полуприкрытых век, такому излому губ – слегка надменному, но, если разобраться, вполне благожелательному. Интересные ребята… Кто же они такие? Ладно, времени разобраться еще будет предостаточно.

А вот и нечто более интересное!

Бунтовщики и вольнодумцы!

Задержанные, ясное дело, под любыми, часто надуманными предлогами, они, тем не менее, нашли друг друга в тюрьме, как находят своих соотечественников на улицах Аксамалы, да и любого иного города Империи великаны из Гронда. Молодые и пожилые, богатые и бедные, толстые и тощие, высокие и низенькие. Утонченные лица с печатью университетского образования на челе и низкие лбы золотарей и портовых грузчиков.

Ничего, пообщаемся, пооботремся и разберемся, кто из вас чего стоит.

Берельм отвернулся, чтобы не привлекать излишнего внимание к себе, и, не приведи Триединый, не дать понять, будто в ком-то нуждается. Он – дикий кот, одинокий охотник. Он привык обходиться один, своими силами и своим умом. Он и здесь будет один – гордый, независимый, погруженный в глубокомысленные раздумья.

– Стой! Руки на решетку! – скомандовал тот надзиратель, что шел справа. Коренастый, изрыгавший запах лука, способный сшибить с ног непривычного человека.

Ловкач повиновался. Порядок есть порядок.

«Левый» надсмотрщик всунул в скважину увесистого замка длинный зазубренный ключ, выглядевший скорее как орудие пыток. Приладил, надавил на кольцо, упираясь ногами и кряхтя. Дверь отворилась, со скрипом повернувшись в петлях.

– Заходи! – Пожиратель лука легонько подтолкнул мошенника шестом. – Давай-давай! Не спи, парень, замерзнешь на лету.

Берельм перешагнул порог, отделяющий его от вольной жизни. Если, находясь вне камеры, еще можно было пойти на попятный – о чем он, кстати, не раз подумывал за эти два дня, – то теперь назад дороги нет. Отсюда у тебя, Берельм по кличке Ловкач, есть лишь два пути. Первый – не слишком-то приятный путь вероломства и предательства. Что тебе сделали несчастные вольнодумцы, коль ты собрался их выдать властям, как стадо баранов? А с другой стороны – какое ему дело до каких-то придурков, стремящихся разорвать сильное и богатое государство на куски, словно лоскутное одеяло с прогнившими нитками? На галерах им всем самое место! А также в каменоломнях, на рудниках, на строительстве дорог и прокладке каналов… Не за что их любить! Правда, нелюбовь может быть взаимной, и Берельм ясно представил открывающийся ему тогда второй путь – с ножом под лопаткой либо со свернутой шеей. Об этом забывать тоже нельзя. Никак нельзя. Или ты их, или они тебя. И никакой сыщик не успеет защитить. Будь он хоть Мастер, хоть Подмастерье.

Позади скрипнула дверь. Щелкнул замок.

Ну, вот и все…

Берельм обернулся к надзирателям и, как было условлено с Мастером, вцепился в ржавые, холодные прутья, тряхнул их и выкрикнул:

– Будь проклята ваша тюрьма народов! Солнце свободы еще взойдет над Сасандрой и восстанут с колен… Ух!

Конец шеста врезался ему под ложечку, вышибая воздух из легких.

А вот об этом он не договаривался! Его что, принимают за настоящего бунтовщика? Неужели так похоже сыграл?

– Вы что творите?.. – прохрипел он, с трудом выталкивая слова.

– Заткнись, ублюдок! – рыкнул «лукоед», толкая его шестом в плечо. Несильно, но решительно.

И тут Берельм не выдержал. Откуда же надзирателю было знать, что обращение «ублюдок» заставляет Ловкача терять остатки самообладания?

– Порождение снежного демона! – выкрикнул он, бросаясь на решетку. – Мать твоя с котом валандалась!

Мошенник – вернее, бывший мошенник, а ныне политический заключенный – ударился грудью о граненые прутья, вытянув руки, попытался достать горло надзирателя. Охранник даже не сдвинулся с места – он прекрасно знал, где следует стоять, чтобы полностью обезопасить себя от нападений буйных арестантов. Коротким тычком в живот заставил Берельма охнуть и согнуться. Не очень-то красивая поза, если поглядеть со стороны: плечи прижаты к решетке, руки вытянуты, зато зад отставлен, как куриная гузка. Видно, это же сравнение пришло в голову второму стражу. Он заржал не хуже жеребца, выводящего гурт кобыл на пастбище, ударил палкой строптивца в середину бедра. Острая боль заставила Берельма ойкнуть и поджать ногу. И тут же сильный толчок в грудину отбросил его от решетки. Ловкач проехал на спине по гнилой соломе и застыл, пытаясь разобраться в собственных ощущениях – что сломано, а что отбито.

– Там тебе и место! – мрачно буркнул «луковый» надсмотрщик и мощно сплюнул, едва не попав на сапоги Берельма, развернулся и пошел прочь.

Посрамленный бунтовщик медленно сел и огляделся.

Обидно. Ну, да ладно, с надзирателями он заставит поговорить Мастера. Мало им не покажется… А может, так и было задумано хитрющим сыщиком? Если подумать, то более театрально обставить появление в тюрьме великого Дольбрайна попросту невозможно. Исключаются даже малейшие подозрения в «подсадке». А что до лишних синяков и оскорбленного самолюбия заключенного, то кому какое дело? Радуйся, что не отбили ничего для вящей правдоподобности.

Провожаемый несколькими десятками глаз – начиная с просто любопытствующих от скуки и заканчивая откровенно заинтересованными и сочувствующими, – Берельм поднялся на ноги, похрамывая, пересек камеру и уселся неподалеку от парней с осмысленными лицами, которых заприметил, еще будучи по ту сторону решетки. К предполагаемым вольнодумцам он первым знакомиться не пойдет. В конце концов, он не какой-то студент, швырнувший тухлое яйцо в карету первого министра, а сам Дольбрайн – величайший ум и совесть эпохи, как сказал о нем кто-то из последователей. Не к лицу ему искать общества себе подобных. Это его должны пригласить. С наибольше возможным уважением и почтением. Это будет означать лишь одно – поверили.

«Интересно, куда сыщики дели настоящего Дольбрайна?» – подумал Ловкач, отвечая на вежливый поклон ближайшего к нему паренька – широкоплечего, светловолосого, с простым открытым лицом овцевода из Табалы.