Читать книгу "Как выжить в НФ-вселенной - Ю Чарльз"

из руководства «Как выжить в НФ-вселенной»:

Радиус Вайнберга — Такаямы

В сфере хроноповествовательного проектирования считается установленным, что энергетическая плотность НФ-пространства должна быть больше или равной соответствующему среднему значению для дираковской коробки, умноженному на число пи.

Однако, согласно новой, широко обсуждаемой гипотезе, выдвинутой независимо друг от друга двумя исследователями — Вайнбергом[8]и Такаямой[9], — предполагается, что для достижения повествовательной устойчивости вселенной необходимо также, чтобы ее размер не превышал некоего определенного значения, получившего в литературе название «радиус Вайнберга — Такаямы» (РВТ).

Проще говоря, любой мир с радиусом больше РВТ обречен на постепенный распад; вселенная же, чей радиус не превышает РВТ, при правильно заданных начальных условиях способна к продуцированию повествовательных истин в едином эмоциональнорезонансном поле.

23

Первое, что я услышал, когда мы возвращались назад, был голос мамы. Она наконец-то решила вернуться от сестры и подъехала как раз перед тем, как мы с отцом вновь вошли в плотные слои времени посреди гаража. Мама звала меня, я слышал, что она напугана, почти в панике, как это часто с ней бывало.

При возвращении машина развалилась. Мы не дотянули даже до точки старта, возникнув в облаке жара где-то внутри той минуты, на которую мы прыгнули вперед. Аварийная посадка в каком-то мгновении той вычеркнутой из наших жизней минуты оказалась нам на руку, даже, наверное, спасла нас, поскольку здесь мы оказались в единственном экземпляре, без своих двойников, и время снова побежало вперед. Но некоторая путаница все же произошла.

Сейчас, наблюдая за мамой из своей капсулы, я вижу то, чего не видел тогда, вижу, что происходило за секунду до нашего появления. Вот она выходит из машины сестры, вот с трудом вытаскивает из багажника в спешке втиснутые чемоданы. На ее лице я замечаю знакомое выражение: страх, что при встрече с отцом она опять не сдержится и взорвется, и надежда, что все изменилось и в его глазах не будет ничего, кроме самой искренней и нескрываемой любви.

И уж конечно, вряд ли она ожидала увидеть огромную воронку в цементном полу посреди гаража, инструменты, половина из которых носит явные следы действия огня, и совершенно обгоревший потолок — видимо, полыхнуло при старте. В углу оранжевые языки пламени весело лижут стопки старых газет, подбираясь к канистрам с растворителем.

Она спотыкается о свои чемоданы, падает на мусорные баки, она кричит, зовет нас, не понимая, что случилось, но предполагая, как всегда, самое худшее, что-то совершенно ужасное, непоправимое, какое-нибудь невообразимое несчастье, заранее паникуя. Торт, который она купила по дороге, летит на землю, она, не видя, задевает его ногой, пачкает в креме чулки, волосы у нее растрепались…

И в этот момент появляемся мы, мой отец и десятилетний я, наша машина вдруг просто возникает из ниоткуда, и с занятой мной удобной наблюдательной позиции я вижу то, чего тогда видеть не мог. Вижу то, что видела мама: как вылезает из машины ее мальчик, ее маленький, с худенькими ручонками, сыночек. Вижу отца, он еще не вылез, еще там, внутри, еще улыбается. Потом он тоже выбирается наружу, и в тот же миг эта дурацкая конструкция разваливается. И я понимаю, почему плачет мама. Отец — нет. Лицо у него застывает, он напрягается — из-за мамы, вообще из-за всего происходящего, обычно бы меня это задело, но сейчас я тоже не понимаю, чего она плачет, и я тоже сурово хмурюсь на нее — в меру своего возраста, и она, кажется, замечает мой взгляд, прижимает меня к себе, и на щеках у меня остаются ее слезы и следы помады, а я смотрю на нее, на ее свитер с кошками и думаю: «Ну пожалуйста, мам, ну хоть разочек возьми себя в руки, почему ты не хочешь, чтобы папа увидел тебя такой, какая ты бываешь, не такой, как всегда, не такой, как сейчас». Она поднимает на меня глаза, и перед ней еще один отец, уменьшенная его копия, и она начинает рыдать еще громче — не знаю даже, понимает ли она сама, из-за чего. В школе мы читали об одной женщине, которая упала в яму и не могла выбраться, и жители города пытались ей помочь, но у них ничего не получалось, мало-помалу они начали расходиться, и в конце концов ушли все, а она так и осталась там. Это уже потом по телевизору начали показывать рекламу с людьми, выглядывающими из окон в потеках дождя, ту, где рекламировалось средство от подобного болезненного состояния — не знаю, правда, чего — мозга? Души? Сердца? Уже потом я привык помещать мать в аккуратную коробочку с табличкой и диагнозом, где она и оставалась, удобно уложенная и классифицированная, но сейчас я просто снова вижу, как она плачет, слышу ее душераздирающие рыдания и всхлипы, ножами вонзающиеся в меня. Это была какая-то безымянная, стихийная, первобытная сила, все сметающая на своем пути, и я не мог понять, откуда она берется, почему так необходима маме и так злит отца. Я могу теперь только гадать: может быть, для нее это был своего рода мост, соединяющий то, что есть, с тем, что могло быть, с тем, чего больше нет, с тем, чего не было никогда? Не могу сказать, что мне становится легче, но, по крайней мере, хоть какое-то объяснение.

Пиксели МИВВИ тоже выстраиваются в слезливую гримаску, она загружает подпрограмму плача и начинает тихонько пошмыгивать нарисованным носиком — видимо, из солидарности. Но тут Эд громко пукает, и все перерастает в фарс. МИВВИ хихикает сквозь всхлипы, я тоже давлюсь смехом, и, наконец, не сдержавшись, МИВВИ закатывается так, что система чуть не вылетает. В очередной раз Эд спасает положение.

24

Вызов из диспетчерской.

— Какого черта? — говорю я.

— Это Фил, — отвечает МИВВИ. — Не бери, пусть сбросится на голосовую почту.

— Без тебя знаю. Нашел время звонить. Придурок.

— Не в этом дело. Ты ведь в хроноцикле.

— А я о чем? У меня, считай, выходной. Он что, все босса из себя строит? Сейчас я ему выскажу.

— Нет. Не отвечай. Речь не о том, придурок он или нет. Я же говорю: ты в хроноцикле. Если ты примешь звонок, значит, ты всегда его принимал. Всегда принимаешь. И это будет еще одной вещью, за непротиворечивостью которой нам придется следить, которую придется повторять снова и снова. И кто еще знает, какие тут могут возникнуть осложнения.

— Хайнлайн всемогущий, — говорю я. — Как бы я без тебя жил?

— Долго бы не протянул, — отвечает она, позволив себе слегка улыбнуться.

Следующий прорыв у отца случился, когда мне было шестнадцать. МИВВИ смотрит на повзрослевшего, возмужавшего меня, облик которого разительно отличается от меня нынешнего.