Читать книгу "Маша Регина - Вадим Левенталь"

Втроем они пошли на кухню, там что-то пили и ели, говорили о кино. А. А. говорил, что при всем при том кино искусство не самостоятельное, что оно, как и комикс, есть только инобытие литературы, текста, и в этом смысле вторично (посматривая на Машу, не собирается ли обидеться), но при этом возможности текста неизмеримо шире, потому что текст — явление языка, а язык, по Хайдеггеру, есть дом бытия, картинка же, тем более картинка движущаяся, как и театр, не имеет прямого отношения к истине, а только позволяет языку сказаться там, где он при других обстоятельствах не мог бы, и в определенном смысле это профанация, как было профанацией первое греческое представление, освобожденное от сакральной функции. Коля сердился, смотрел на Машу, закуривал, забыв, что только что потушил предыдущую, тряс головой — нет, он согласен, пусть вторичное, но это не отменяет того, что за ним будущее, это вообще смешно доказывать, атомная энергия тоже вторична по отношению к паровой тяге, ну и что, зайдешь в любое кафе — люди — студенты, бухгалтеры, умные, глупые — все говорят о кино, и никто не говорит о книжках, пересказывают сюжеты (вот именно! — А. А. поднимал указательный палец), обсуждают актеров, ну вторичное, и к живописи вторичное, и к фотографии, но в том-то и дело, что все искусства соединились, и получилось кино, и сила его больше, чем каждой составной части, сила воздействия на человека, попробуйте-ка кого-нибудь заставить прочесть «Илиаду» целиком, а «Звездные войны» все смотрели, хотя по сути одно и то же. В том-то и дело, что, — Маша слушала, слушала, не столько что они там говорили, сколько шум чайника, треск табака, урчание холодильника, пыталась представить себе, чем это может закончиться, и вдруг поняла, что ничем особенным: она просто скажет, что устала и хочет спать, А. А. с Колей отнесут тюки вниз, а она разденется и залезет под одеяло, и когда вернется А. А., он обнимет ее и скажет, как будто ничего особенного не имея в виду: по-моему Озеров в тебя влюблен.

И именно это — а не то, как она два месяца боролась с Adobe Premiere, договаривалась с угрюмым звуковиком, как вдруг ей пришло в голову отправить диск с пачкой рисунков в HFF, и как оттуда пришло письмо с просьбой прислать полный пакет документов (см. на сайте) (играет фальш-финал главы: да, именно так Маша Регина стала режиссером), не ее детская радость пополам с недоумением: приглашают-то приглашают, но почему-то на операторский факультет (и судя по всему, А. А. был прав, предположив, что для политкорректности нужна была девушка-оператор, да еще из восточной Европы, — это она поняла уже в Мюнхене, добиваясь перевода), — это все останется как набор фактов, но то, что действительно будет прожигать память насквозь, что будет заставлять пальцы сплетаться так, чтоб белели под кожей кости, — это чувство недосказанности, незавершенности мелкого и корявого сюжетца. Ненависть, которую она будет испытывать к этой истории, — чисто эстетического свойства: подобным образом тело ее перекручивает и кривится рот, когда она смотрит картину, в которой концы не сходятся с концами, конфликт не стоит выеденного яйца, а актеры наигрывают на три зарплаты.

Коля звонил потом несколько раз, он все никак не мог поверить, что Маша не может, что нет времени, что дела, каждый раз говорил, что позвонит еще, и даже перестал говорить я тебя люблю, — а зимой перестал и звонить. Маша так и не поняла, действительно ли А. А. по Колиным глазам, по ее молчанию все понял и со своим надмирным великодушием сделал вид, что не заметил, или решил, что Маша всего лишь не хочет обижать, даже заочно, симпатичного, ничем не плохого юношу (влюбиться всякий может). Глупо, глупо, глупо. И Маша, напившись пива (потому что нельзя же такой огромный Dornerkebab съесть без пива), будет хохотать над Ромиными шутками. Шутки не очень смешные, но пива много, а главное — Маша поймет, что все это глупости, а все остальное еще глупее. Коля вызывает А. А. на дуэль. А. А. в праведном гневе указывает Маше на дверь. Маша, встречая споткнувшегося о штатив А. А., исповедуется не отходя от кассы, что Озеров дал ей камеру, что они тут бухали целую ночь, а на следующий день изображали двуспинного зверя.

Все, Евгеньев, хорош пиздеть, работать завтра.

Как Капа стал фотографом

Это такая тема из детства — родители отправили тебя спать, а сами смотрят кино какое-нибудь, и вот ты лежишь, не спишь, конечно, из-за стенки глухие звуки, то драки какие-нибудь, то музыка, шум улицы, разговоры, слов не разобрать, только интонации, и вот ты лежишь, чуть не к стенке ухом прижавшись, и придумываешь, что там за кино, — из этих вот звуков. Незаметно так засыпаешь.

Плюс твой храп — офигенная дорожка. Это ведь сверху соседи, да? Слышимость в этих домах — с ума сойти. Они ведь тогда еще, два года назад, нас замучили, дочка их. Родители на выходные свалят, так у нее — полный дом: девчонки в хайратниках, мальчики с гитарами. Нет, все-таки ролевики — эти ребята мирные, только поют уж очень хреново, выли тут по две ночи подряд.

Я ведь только потом поняла, что ты обиделся. Ты думал, я прилечу и мы тут с тобой будем целыми днями в койке валяться да гулять при луне, а я, сволочь такая, — спасибо за ужин, а теперь не мешай. Господи, мы же с тобой вообще не знали друг друга, вообще, как будто только что познакомились. Ну что я должна была тебе сказать? Знаешь, дорогой, я когда работаю, ко мне лучше не лезть, вот подожди, сценарий допишу и тогда буду вся твоя без остатка. Ну и я… Знаешь, у меня же тоже не до фига опыта было, Леша-то был умный как черт, вот я и думала, ты все поймешь, а тебе, оказывается, нужно было преданно в глаза смотреть. По десять минут три раза в день после еды. Что, неужели не видно было, что я тебя люблю без памяти, как в самый первый раз? Ты спи, спи, не просыпайся, я себе еще пива возьму, терпеть его не могу, но что-то же надо пить после такого.

Ну а потом, когда я закончила? Поехали, типа, в отпуск, это ж настоящий медовый месяц был, я даже думала, не намекнуть ли тебе про замуж. Тут ты должен спросить, почему не намекнула. Ну а зачем? Это ж ерунда, типа, я так тебя люблю, что даже штампа в паспорте не боюсь. Замуж надо, если дети, а какие тут дети. Мне кино надо было снять. Да и тебе тоже. Вот тоже обида вселенская: тянула, не сразу позвала тебя. Ты хоть помнишь, что ты мне говорил тут, держась за стенку? Да я как только увидела, как ты работаешь, сразу поняла, что если будет фильм, то снимать его будешь ты, сразу, просто это тема такая: нельзя, пока еще точно ничего не известно, начинать говорить про это. Я еще и черных кошек боюсь, жду, пока кто-нибудь пройдет. Ты-то мало того что красавец, хоть и дурак, ты же еще талантливый, как Карлсон, у тебя какое-то чувство геометрии кадра совершенно сумасшедшее. Лови момент, будешь трезвый — не скажу.

Берлин, значит. Ты знаешь, я потом подумала, что «Минус» — на самом деле просто поток каких-то невероятных совпадений, удач, не знаю, и похоже, что без этого хорошее кино вообще не снять, будь ты хоть Эйзенштейн. Сначала тебя встретила, потом вдруг поехали в Берлин. Я же в Берлине почти не была, так, заезжали один раз на выходные с ребятами, из Мюнхена в основном в Италию народ катается, ближе и теплее. Так вот, мы с тобой тогда приехали на Haupt, и я сразу поняла, что вот это тот самый вокзал, который нужен, который я рисовала. А потом уже ходили с тобой по городу, я автоматически натуру смотрела, тянула тебя поближе к железке, ты злился, надо ж все посмотреть, улицы там, остров музеев, тиргартен, пиво, ты еще не знал, что в Берлине темное пиво не пьют.