Читать книгу "Медный всадник - Дмитрий Вересов"

Тесть, кстати, почти не звонил с тех пор, как Домовой стал жить с родителями – беседовать теперь ему приходилось с Гертрудой Яковлевной, которая своими «тонкими политическими рассуждениями» могла на кого угодно нагнать тоску.

– Мам, ну что ты придумала? – Вадим хотел позавтракать спокойно. – Это же просто нелепо.

– Убежать хочешь! От себя-то не убежишь! – Она заметила взгляд, который он бросил на часы.

– А что ты предлагаешь? – спрашивал он в ответ. – Ехать в Англию и похитить ее?

– Похищать никого не надо, а вот найти ее, поговорить по телефону можно. С этого нужно начать… Да что говорить, ты же ничего не сделаешь! Тебе надо, чтобы все прямо в руки дали, а не дают – проживем и так!

Вадим молчал. Все, что говорила мать, представлялось ему нелепым бредом. Наташа была теперь вне его мира, он уже давно перестал вспоминать ее лицо, ее тело. Он ведь давно отпустил ее в душе, так зачем пытаться склеить то, что уже склеить нельзя.

Жалко было Гертруду Яковлевну, она была еще не настолько стара, чтобы впадать в маразм. Однако самый очевидный довод – тот, что Наташа замужем за Курбатовым, и если бы хотела все бросить и вернуться к дочери, то так бы и сделала, – почему-то на нее не действовал.

– Будешь мужчиной, сможешь отбить… У вас дочь, нужно только пригласить – повидать Верочку. Она тогда молодая была, глупая. Может, сердце заговорит! Мать все же… Я о тебе, – в ее глазах появились слезы, – каждый день вспоминала, пока мы врозь жили!

Шантажировать Наташу дочерью Вадим не собирался.

– Мама, я тебя прекрасно понимаю, только ты напрасно тратишь силы. Знаешь, как это называется – Сизифов труд! Труд, потраченный впустую!

Гертруда Яковлевна поджимала губы, на лице у нее была написана необычайная решимость, всегда пугавшая тех, кто ее хорошо знал.

– Не надо разъяснять мне общеизвестные метафоры! – потребовала она. – Я понимаю, что для вашего поколения мы все выглядим отсталыми…

Бедная Гертруда Яковлевна приписывала своему сыну какие-то бунтарские качества, которых у Домового и в помине не было. Ей хотелось, чтобы сын был одним из тех, кто выходит на площадь, протестуя против старой жизни, кто слушает Шевчука и Талькова. А Иволгин думал только о том, что нужно купить Верочке новое пальтишко, потому что старое ей уже коротковато.

И улыбался снисходительно, глядя на мать, на ее упрямое лицо. Любимое лицо.

– Тебе смешно?! А что в доме нет женской руки – тоже смешно?! – нарочито громко звенела она тарелками в кухонной раковине. – У меня сил на все уже не хватает!

– Я тебе помогу, бабушка! – Верочка прибежала на кухню, подпрыгивала, держась за край раковины. – Я на табуретку встану и помою тарелки!

– Ну вот, – сказал Домовой. – Вот оно – решение проблемы! Что нам еще нужно?

Иногда ему казалось, что мать права. Разве тебе не тоскливо вечерами, разве не случалось провожать взглядом девушек на улице? «Особенно тех, – встревал внутренний голос с интонациями Гертруды Яковлевны, – что похожи на Наташу Забугу!»

Он даже решился однажды завести роман. С секретаршей Никой из «Ленинца», с которой познакомил его Корнеев. Но все это было не то, не было настоящего чувства… А без чувства любой роман обречен. Во всяком случае, для Домового. Кроме того, речь шла не только о нем, но и о Верочке. Доверить ее он мог только любимому человеку, в котором будет уверен, как в самом себе. Плюшевый медвежонок вырос и превратился в колючего ежа.

А что касается работы……Он гоняется за химерами, придумал себе тайну, а тайны, может, и нет. Спрашивал себя: «что будешь делать, когда узнаешь, что никакой загадки нет, и там, за запечатанными дверями, всего лишь старые пробирки, микроскопы и прочий лабораторный реквизит?»

Продолжал размышлять над тем, что однажды довелось ему услышать в курилке. Над тем, что сообщил ему Козин – странный старичок, собиратель газетных вырезок. Параноик, по мнению гэбиста Колесникова. А что если нет? К старику он больше не ходил – не хотел дразнить гусей. Интересно, неужели гэ-бэ действительно за ним наблюдает? Но почему? Если все это миф, если он просто городской сумасшедший? Правда, Вадим помнил, что интересы Ипполита Козина простирались гораздо дальше здания на Московском проспекте… Так или иначе, сумасшедший старик или нет, а в подвалах что-то есть.

Но без нужного допуска, без продвижения по служебной лестнице можно и не мечтать о том, чтобы заглянуть за эти двери.

А предложений перейти на другую работу хватало – предложений интересных и денежных. Известное дело – не было ни гроша, и вдруг алтын. Даже кое-кто из новых коллег сообщал о вакансиях – слухами земля полнится, перспективный специалист, вынужденный прозябать на незавидной должности в оборонном предприятии, интересовал многих.

– Смотри, старик, – рассудительно говорил Корнеев, который за последнее время значительно продвинулся по служебной лестнице, – я не хочу терять такого как ты собеседника, хотя ты и молчишь все время, но это тоже плюс – слушателя где сейчас найдешь, все только языком трепать горазды… Но если ты тут так и состаришься, дожидаясь своего третьего допуска, то какая-то донельзя грустная картина получается…

Вадим был согласен – картина выходила грустная, но продолжал жить надеждами. И слово, которое все чаще мелькало на экране телевизора и газетных страницах, слово, которое станет символом целой эпохи – для кого-то перемен, для кого-то катастрофы – слово «перестройка» станет для Вадима волшебным заклинанием, отпирающим двери. Сим-сим, откройся!

А пока приходилось терпеть ворчание матери. Впрочем, когда на семью Иволгиных обрушилось несчастье, о разногласиях пришлось забыть.

Осмотр перед школой, обычный осмотр, который прошла Верочка, выявил какие-то шумы в серд-це. Направление на обследование. Гертруда Яковлевна приписывала все испорченной экологии. Вполне в духе времени она озаботилась экологическими проблемами, уровнем холестерина, нитратами и нитритами.

Вадим же до последнего не хотел верить в худшее. Детская больница, лица малышей… Верочка, конечно, не понимает, что с ней случилось и насколько это может быть серьезно. «И слава богу», – думал Вадим, который всеми силами старался не показывать в ее присутствии, насколько он обеспокоен. Не хотел ее пугать.

Молодой, но очень серьезный врач прослушивает Верочку, не переставая шутить. На его столе в кабинете сидит оранжевый пластиковый мишка. Верочка считает, что в больнице нужно вести себя «по-взрослому», поэтому шутки и мишку игнорирует. Без свитера и рубашки она кажется совсем малюткой – кожа у нее белая, дочка совсем не загорела за лето. Это его малышка, вот какие у нее ручки – маленькие, просто произведение искусства, а не ручки. Нет, никакому художнику не под силу создать такие ручки. Правда, приходилось неизбежно вспоминать и о той, благодаря которой Верочка появилась на свет. Наташа… Кто бы мог подумать, Забуга была такой здоровой девушкой, как и полагается спортсменке-чемпионке. И ребенок у нее должен был быть здоровым.