Читать книгу "Ночи Калигулы. Восхождение к власти - Ирина Звонок-Сантандер"

Юноша отчаянно бросился за преторианцами.

— Куда ведут моих братьев? — растерянно бормотал он, подпрыгивая и вытягивая шею, чтобы напоследок рассмотреть Друза и Нерона сквозь строй рослых преторианцев.

— Пошёл прочь, щенок! Не путайся под ногами! — кто-то грубо оттолкнул Калигулу. Он упал, больно ударившись о гранитные ступени. Злой преторианец склонился над юношей и поспешно шепнул: — Спрячься в покоях до вечера…

Под безликим медным шлемом Калигула узнал тёмные глаза Макрона — трибуна когорты, уводившей братьев.

* * *

Гай испуганно вбежал в свои покои и заметался в поисках убежища. Нервно вздрагивая, полез под ложе. И затаился там, глотая слезы и слежавшуюся комками пыль.

Постепенно стих возбуждённый говор и звуки борьбы. Но Калигула не осмеливался даже пошевелиться. Под ложе забился трехмесячный щенок молосского дога. Немного поскулил, пугая Гая. Затем пригрелся возле него и заснул.

Должно быть, прошло много времени. Засуетились рабы, разыскивая юного господина. Калигула слышал их торопливую речь и звон обеденной посуды. Голод болезненно сводил кишки. Но даже это не заставило Калигулу выбраться из-под ложа. Наконец раб Прокул догадался заглянуть под кровать. И отшатнулся в ужасе, увидев посреди пыли дико блестящие глаза господина.

— Убирайся! — сердито зашипел Гай.

— Мой господин, преторианцы уже ушли, — понимающе проговорил Прокул. — Выходи и отведай мяса с овощами. Еда придаст тебе силы.

— Я сказал: убирайся! — Калигула в гневе сорвал с плеча серебрянную застёжку и швырнул в раба. И беззвучно заплакал в бессильном отчаянии.

Прокул покорно отполз от кровати. Вернулся несколько мгновений спустя. Наклонившись, раб просунул под ложе плоское блюдо с телятиной и вареной капустой. Калигула жадно накинулся на еду. Проснулся щенок, принюхался и тоже сунул нос в блюдо. Гай ревниво оттолкнул его. Насытившись, он позволил щенку вылизать остатки капусты.

Подоспела нужда посетить отхожее место. Калигула мужественно терпел до тех пор, пока нестерпимая резь в животе не вынудила его помочиться на щенячью шёрстку — чтобы заглушить звук струйки. Щенок подскочил, отряхнулся. Брызги полетели в лицо Гаю, заставив его поморщиться от отвращения.

Время шло. От долгого лежания заныли кости. Калигула устроился поудобнее и вскоре задремал. Когда проснулся, в опочивальне уже темнело.

Протирая сонные глаза, Гай услышал чей-то грузный, тяжёлый топот, отличающийся от едва слышных шагов босоногих рабов. Затем увидел большие волосатые икры в преторианских сандалиях. Калигула сжался. «Пришли за мной!» — мелькнула страшная мысль.

— Выходи, благородный Гай. Опасность миновала, — прозвучал голос Макрона.

— Не выйду, — отчаянно затряс головой Калигула.

Макрон опустился на одно колено и вытащил из-под ложа сопротивляющегося, дрожащего мальчишку. Прижал его к широкой груди, и Калигула постепенно успокоился, притих в крепких, надёжных объятиях трибуна.

— Где мои братья? — жалко всхлипнул он.

— В подземелье дворца, — помедлив, ответил Макрон.

— Что будет со мной? — заплакал Гай.

— Ничего. Пока ничего, — шептал Макрон, успокаивающе поглаживая рыжеватые волосы мальчика. — Но впредь будь осторожен! Молчи, улыбайся, во всеуслышание славь императора!.. Что бы ни случилось с твоими близкими — ни слова упрёка!.. Притворство — единственная возможность спастись.

— Почему ты помогаешь мне? — размазывая по щекам слезы краем туники, спросил Калигула. В зелёных глазах блеснуло недоверие.

После длительного молчания Макрон ответил, передёрнув плечами:

— Я почитал твоего отца.

XXIII

Голодные крысы пугливо сновали по каменному полу камеры. Грызли солому, выбивающуюся сквозь прорехи грязного тюфяка. Хлебали топлёное сало, залитое в поцарапанный светильник вместо оливкового масла. Озабоченно принюхиваясь узкими розовыми носами, подбирались к скудному обеду узника — два куска подсохшего хлеба, немного сыра и горсть маслин.

Нерон лежал на рваном тюфяке, без сил уткнувшись лицом в ткань, впитавшую мерзкие испарения всех тех, кто умирал здесь прежде него. Наверху привычным чередом текла жизнь в Палатинском дворце. Внизу, в тёмных подземельях, о которых известно лишь немногим, обречённо томились два высокородных узника — Друз Цезарь и Нерон Цезарь, сыновья Германика, внуки императора Тиберия.

Нерон попытался встать и подойти к двери. Тяжёлая железная цепь потянулась за его ногой. Боль в правой лодыжке, скованой железом, заставила Нерона остановиться. А до желанной двери оставалось лишь несколько шагов — шагов, которые пройти невозможно!

Узник, приволакивая натёртую ногу, вернулся к тюфяку. Повалился на него и тихо завыл, как дикий зверь в клетке. Тускло чадил светильник, попискивали крысы, стекала зловонная жидкость по стенам подземелья. День или ночь, дождь или зной властвовали в Риме — Нерон не знал. Жизнь для него свелась к чёрствому хлебу, прогорклому салу и рваным лохмотьям плаща, которые уже не спасали от губительной сырости. Он призывал смерть, считая её лучшим избавлением от нынешних мучений. На иное избавление он уже не надеялся.

Пронзительно заскрипели несмазанные петли двери. Нерон вздрогнул и вскочил с тюфяка. Две дюжины преторианцев с можжевёловыми факелами в руках загораживали выход. Впереди солдат, на фоне оранжевого пламени мрачно вырисовывалась крупная, угловатая фигура палача.

Нерон оцепенел. Тонкие губы непроизвольно скривились в гримасе отчаяния. Палач медленно приближался. В левой руке он держал верёвку для удушения осуждённого. В правой — острые крючья, насаженные на длинные рукояти, чтобы подцепить за ребра бездыханное тело и поволочь его на позорное место — лестницу под названием Гемония! Почему именно так называлось место, где сбрасывались тела осуждённых — римляне давно забыли. Может быть, в незапамятные времена жил там некий Гемоний. А может, страшная лестница получила имя от слова «gemere» — «стонать». Ибо не умолкали стоны и плач тех, кто видел на Гемонии тела близких, но под страхом смерти не смел забрать их и предать достойному захоронению.

— Сенат приговорил меня к смерти? — побледневшими губами прошептал Нерон, не отрывая глаз от верёвки и крюков.

Палач молчал, выразительно глядя на узника. Ответ казался излишним. Нерон страдальчески закусил нижнюю губу. Он протянул ослабевшую ладонь и со странной ироничной усмешкой дотронулся до крючьев. Кошмарным сном казался Нерону грязный палач с орудиями казни. Неужели и вправду эти крюки разорвут его холодеющее тело? Неужели выбросят на ступени Гемонии родного правнука божественного Августа? И он, рождённый для высочайших почестей, будет пожран бродячим псом или голодной свиньёй? И мать, гонимая и преследуемая, сойдёт с ума от горя. И останется вдовою юная жена, которая, впрочем, скоро утешится…

— Я хочу сам уйти из жизни, — отчётливо выговорил Нерон. И горделиво выпрямился, как и подобает истинному римлянину.