Читать книгу "Правосудие Зельба - Бернхард Шлинк"

— Да, Петер в последнее время часто расспрашивал меня о разных вещах, связанных с РХЗ. Раньше он этого не делал. А что касается еврейских ученых, то я копировала для него и тот самый материал из юбилейного сборника.

— А откуда у него этот интерес, он вам не говорил?

— Нет, а я не спрашивала, потому что говорить с ним в последнее время вообще было непросто.

Я нашел копию юбилейной статьи в папке «Reference Chart Web». Она стояла среди компьютерных распечаток. «R», «С» и «W»[73]бросились мне в глаза, когда я скользнул прощальным, разочарованным взглядом по полке. В папке было множество газетных и журнальных статей, несколько писем, брошюр и компьютерных распечаток. Все это, насколько я мог видеть, в той или иной мере было связано с РХЗ.

— Я ведь могу взять эту папку с собой?

Фрау Бухендорфф кивнула. Мы покинули квартиру.

Обратно мы ехали по автостраде, и верх был поднят. Я держал папку на коленях, чувствуя себя при этом гимназистом.

— Вы ведь были прокурором, господин Зельб. Почему же вы бросили эту работу? — спросила вдруг фрау Бухендорфф.

Я достал из пачки сигарету и прикурил. Когда пауза затянулась, я сказал:

— Сейчас, фрау Бухендорфф. Сейчас я отвечу на ваш вопрос, одну минутку.

Мы тем временем обогнали огромную фуру с желтым брезентом и красной надписью «Вольфарт». Громкое название для транспортно-экспедиционной фирмы.[74]Мимо нас с ревом промчался мотоцикл.

— После войны я стал неугоден новым властям. Я был убежденным национал-социалистом, активным членом партии и жестким прокурором, который не раз требовал и добивался смертной казни для подсудимых. Было в моей практике и несколько громких процессов. Я верил в справедливость существующих порядков и считал себя бойцом юридического фронта. На другом фронте я не мог воевать после ранения сразу же вначале войны…

Ну вот, самое трудное было позади. Почему я не рассказал ей приукрашенную версию?

— После сорок пятого года я сначала какое-то время жил в деревне у родителей жены, потом занимался торговлей углем, а потом потихоньку занялся частными расследованиями. Карьера прокурора для меня навсегда закончилась. Я воспринимал себя исключительно как нацистского прокурора, которым когда-то был и которым больше ни при каких обстоятельствах быть не мог. Моя вера умерла. Вам, наверное, трудно себе представить, как вообще можно было верить в национал-социализм? Но вы выросли с теми истинами, которые мы после сорок пятого года постигали шаг за шагом. С мой женой дело обстояло еще хуже: она была белокурой красавицей-нацисткой и оставалась ею, пока не раздобрела и не превратилась в достойный продукт германского экономического чуда. — О своем браке мне больше не хотелось ничего говорить. — Во время денежной реформы коллег с нацистским прошлым опять стали брать на работу. Я бы, наверное, тоже тогда смог вернуться в юриспруденцию. Но я видел, во что превращала этих коллег забота о восстановлении в должности и само восстановление в должности. Вместо чувства вины они испытывали лишь обиду безвинно пострадавших и воспринимали восстановление в должности как своего рода компенсацию за несправедливое увольнение. Мне это было противно.

— Это больше похоже на эстетику, чем на мораль.

— Для меня разница между тем и другим все менее заметна.

— То есть вы не можете представить себе прекрасное, которое безнравственно?

— Я понимаю, что вы имеете в виду — Рифеншталь,[75]«Триумф воли» и тому подобное. Но с тех пор как я состарился, мне уже не кажутся прекрасными ни хореография масс, ни монументальная архитектура Шпеера,[76]ни вспышка атомного взрыва яркостью в тысячу солнц.

Мы стояли перед дверью ее дома. Было около семи вечера. Мне хотелось пригласить фрау Бухендорфф в «Розенгартен», но я не решался.

— Фрау Бухендорфф, у вас нет желания поужинать со мной в «Розенгартене»?

— Спасибо за приглашение, но… как-нибудь в другой раз.

7 Мать-кукушка

Вопреки своей привычке я взял с собой в «Розенгартен» папку Мишке.

— Есть и работать — плохой. Желудок болеть. — Джованни сделал вид, что хочет отнять у меня папку. Я не отпускал ее.

— Мы, немцы, всегда работать. И никакая не дольче вита.[77]

Я заказал кальмара с рисом. От спагетти я решил воздержаться, чтобы не закапать соусом бумаги. Зато несколько капель барберы[78]попало на письмо Мишке в «Маннхаймер морген» с текстом объявления:

Историк, сотрудник Гамбургского университета, ищет для своих исследований в области социальной и экономической истории устные свидетельства рабочих и служащих РХЗ о деятельности предприятия в период до 1948 года. Конфиденциальность и возмещение расходов гарантируются. Обращаться письменно. Код объявления: 379628.

Я насчитал одиннадцать откликов, написанных старческими каракулями или с трудом напечатанных на машинке. Авторы, как правило, сообщали лишь адрес, телефон и фамилию. Одно письмо пришло из Сан-Франциско.

Дали ли эти контакты какие-нибудь результаты, из материалов папки не явствовало. В ней не было никаких записей самого Мишке, никаких объяснений причин, по которым он начал собирать эти материалы и что намерен был с ними делать. Я нашел копию статьи из юбилейного сборника, а кроме того, маленькую брошюрку низовой группы химиков под названием «100 лет РХЗ. 100 лет — вполне достаточно» со статьями о несчастных случаях на производстве, о подавлении забастовок, о том, как завод наживался на военных поставках, о сращивании капитала и политики, о принудительном труде, о преследовании профсоюзов и спонсировании партий. Была даже статья об РХЗ и церквях, со снимком рейхсепископа Мюллера[79]перед большой колбой Эрленмейера.[80]Я вспомнил, что в студенческие годы в Берлине однажды познакомился с некой фройляйн Эрленмейер. Она была очень богата, и Кортен говорил, что она из семьи создателя упомянутой колбы. Я поверил ему, поскольку ее сходство с ним было налицо. Интересно, что стало с рейхсепископом Мюллером?