Читать книгу "Корни огня - Владимир Свержин"

— Но я же прошу у него каких-нибудь деталей, подробностей для баллады. А он делает вид, что не понимает.

— А ты в ответ делай вид, что очень заинтересован и веришь ему.

— Но зачем? — удивился Бастиан. — Ведь так мы не узнаем ничего нового!

— Да что ты говоришь?! Спешу тебя обрадовать: мы уже узнали кое-что интересное.

— Что же? — с недоумением в голосе спросил Ла Валетт.

— И этот человек дышал одним воздухом с комиссаром Мегре! — в тоне Лиса читалась скорбь. — Нет, как я ошибался! Конечно, это был другой воздух: ты вдыхал углекислый газ, который комиссар Мегре выдыхал. Иначе чем объяснить столь резкую деградацию на фоне общего успеха эволюции?

— Ну сколько можно? — возмутился менестрель.

— А пока ты не начнешь легко и изящно рубить фишку, шо тот самурай — выставленные для просушки циновки.

— Не хочу я ничего рубить! — не унимался выпускник Сорбонны.

— Ладно, можешь их колоть, лишь бы толк был. А пока внимай и вникай. Нам сейчас даже не слишком важно, что он говорит. И так уже понятно, что эта песня у него наезженная и отклоняться от нее он не собирается. Важно, о чем чабан умалчивает. Сам подумай: свидетель по делу дает показания на разных языках, но как будто написанные под копирку. Что из этого следует? Не знаешь? Я тебе расскажу: вся его история — скорее всего липа, возможно, со вставками более ценной древесины. Клиент готов ответить на любые вопросы по данному тексту, но только по нему. Каждая новая деталь может побудить досужий интерес, и тут не угадаешь, чем грозит малейшая опрометчивость в показаниях. Эх, тут бы хорошо потребовать у нашего свидетеля проговорить все, что с ним произошло самым подробным, образом, но от конца к началу. На этом многие валятся.

— Да, но как это сделать?

— В том-то и беда, что сейчас ты эту штуку не провернешь. Но вот попробуй другое… — Лис пустился в объяснения. — Все понял?

— Так точно! — браво отрапортовал Бастиан.

— Тогда заканчивай говорильню и действуй.

Беседа продолжалась. Обаятельный менестрель кивал в такт ломаной речи уроженца Монтенегро, словно запоминая особо драматические моменты и складывая их в стихотворные строки. Когда беженец договорил, Бастиан протянул ему обещанную монету, и тот, отвесив пару десятков поклонов, наконец повернулся и потрусил к своему временному жилищу.

— Убейте его! — громко, холодно и надменно произнес Ла Валетт на прекрасном франкском наречии, достойном пера Григория Турского. С таким видом должен был говорить римский тиран Сулла, отправляя на смерть очередного мятежника.

— Ну вот, — не мог скрыть Бастиан своего разочарования. — Он не отреагировал.

— Валет! — Лис издал тяжкий вздох. — Имеющий глаза да протрет их, и да воспользуется ими по прямому назначению. Как это, не отреагировал?

— Но он даже не повернулся.

— Он что, по-твоему, совсем дурак? Он же понимает: сейчас повернуться — значит признать, что понял язык, которого, по идее, вовсе не знает. Но это соображает тот мозг, который в голове, а у спины, скажу по секрету, имеется свой мозг, и он отвечает за двигательные реакции. Пока ты ждал, что он начнет оборачиваться и толкать речь о правах человека, я смотрел на его плечи. Они подались вперед и вниз, делая спину округлой, чтобы мягче принять удар. Естественно, спинной мозг всегда успевает быстрее, чем тот набор микропроцессоров, который хранится в черепе. Все животные за счет него и выживают.

Но человеку этого мало, и он ко всему приплетает голову, что и произошло в данном случае. Клиент свернулся и, что целиком естественно, тут же распрямился, тем самым недвусмысленно доказывая, что он не просто разумеет франкскую речь, а постоянно контролирует себя, чтобы не выдать столь неожиданных в его случае познаний.

— Невероятно! — протянул Бастиан.

— Ой, да в сравнении с тем, шо мы тут вообще творим, это даже не цирковой аттракцион! Так, ветер в ивах.

Важнее другое: сегодня утром этот бараний охвостень терся около меня во дворе резиденции и, теоретически, мог попятить искомую железяку. Улики у нас пока исключительно косвенные, но по сумме баллов побитый жизнью беженец все больше и больше превращается в главного подозреваемого.

— Тогда необходимо его как-то арестовать, изолировать от общества, — возбужденно предложил Бастиан.

— Валет, ты гений! Я пока быстренько звоню в полицию, а ты обмотай клиента с ног до головы изолентой, шоб хорошенько его изолировать от нашего с тобой общества.

— Ну что вы, в самом деле! — вновь попытался обидеться Бастиан.

— Скажи, ты там шо, за своим богословием и политологией в Сорбонне ни одного детектива не посмотрел?

— Нет, — сознался Ла Валетт, — мне было не интересно.

— А вот это ты зря. Вся история, политология, да и богословие, если вдуматься, — один сплошной детектив. В общем, так, слушай мою команду: суетиться запрещаю, никакой самодеятельности. Для начала необходимо аккуратненько отследить контакты нашего клиента. Судя по сегодняшним приключениям, они у него обширные.

Женя, ты меня слышишь?

— Да. Я тут с Гизеллой беседую, но если что-то нужно…

— Нужно. К вечеру необходимо иметь психологический профиль, а заодно и фас нашего монтенегроида. Если он, конечно, сам не из абаров, чему я лично совсем не удивился бы.

Лицо Гизеллы выражало озабоченность.

— Мы не можем оставаться в Париже, — скороговоркой произнесла она, взяв за руку благородную даму Ойген. — Нам всем нужно поскорее уехать. Здесь оставаться опасно! Они хотят убить моего сына, а заодно и всех нас, потому что мы им мешаем до него добраться. Ойген, мы должны спешить! Сама же видишь — даже здесь, за высокими стенами, окруженные стражей, мы не можем чувствовать себя в безопасности.

— Вам не следует так волноваться, государыня, — мягко увещевала Женя. — Кто-то пытался ограбить казну. Дело неприятное, но, увы, вполне обычное. Но ведь негодяй вовсе не посягал на жизнь кого-то из нас.

— Это часть заговора. Я чувствую это! Никому нельзя доверять! А тут еще абары и римский легат… О, как же мой сын решился предъявить такие требования Риму?! Теперь мы в кольце. Нужно бежать, спрятаться, затаиться!

— Не дело государя таиться! Народ видит в нем наместника божия. Тот, кто облечен властью именем Всевышнего, обязан жизнью своей поучать подданных, а не прятаться, точно мышь за печью!

В прекрасных очах Гизеллы светилась благодарность.

— Ты умна и мудра не по годам. Я так счастлива, что жребий свел нас, и теперь даже не представляю, что когда-нибудь ты уедешь в свою далекую Нурсию и оставишь меня здесь одну на произвол судьбы без всякой опоры…