Читать книгу "Храм - Игорь Акимов"

Открывшиеся плиты ничем не отличались от остальных. Н обстучал их черенком ножа — глухо. Осмотрел зазоры. Плиты были подогнаны столь плотно, что даже лезвие не входило. Зато Н обратил внимание на угол одной из них: он был измазан полустершейся шпатлевкой. Н поскреб ее ножом — обнаружилась едва заметная трещина. Ткнул в нее лезвием — вошло! Но поддеть угол не получалось. Н действовал деликатно; он никогда не рассчитывал на силу, в особенности, если работал инструментом; единственный инструмент, который готов принять бесконтрольное силовое воздействие — это кувалда, говаривал ему отец, все остальные инструменты рассчитаны на сноровку; вот и теперь, действуя ножом, как рычагом, Н был расслаблен всем телом, потому что сейчас именно оно слушало нож, оценивая растущее в нем напряжение: можно еще нажать, еще чуть-чуть… И угол сдвинулся! Неуловимо для глаза — но Н ощутил это! Значит, снизу камень ничто не держит, он не приклеен связующим раствором, он просто лежит… Что это означает — было ясно, уж куда яснее, но Н гнал от себя эти мысли. Он вдруг засуетился, из-за этого потерял точность и несколько минут возился, пока не выцарапал кусок плиты из пола. Плита лежала на песчаной подушке. Н выгреб немного песка, чтобы можно было просунуть пальцы под плиту, зацепил ее обеими руками… она поднялась удивительно легко. Н положил ее на соседнюю плиту, отошел к войлоку и опустился на него. Вот и все. Вот и все… Других слов у него не осталось. Да и нужны ли тут какие-то слова? И так все ясно. Вот и все… Он сидел расслабленный, бездумный, смотрел на огонь свечи, на песок, под которым долгие, долгие годы его ждали знаки его судьбы; даже на черного ангела взглянул, но без торжества и тем более без превосходства — только этого недоставало. Нет, он взглянул на ангела дружески, как бы говоря: ты на меня рассчитывал, и я тебя не подвел. Вот и все…

Потом он вернулся к отверстию, вычерпал ладонями песок. Ведер пять, не больше. Соседние плиты, разумеется, лежали на бетонной основе.

Под песком был железный люк. Без запоров, с отлично смазанными петлями. Н выломал из огарка свою свечу и спустился по рыхлой от ржавчины железной лестнице. Схрон построили щедро: в вышину больше трех метров, понизу — приблизительно три на пять; свеча с трудом доставляла свет и к своду, и к противоположной стене. Но дышалось легко, и свет не вяз в обычной для таких подземелий застойной сырости — воздух был сухим. Очевидно, вентиляция сохранилась, и хотя храм строили где-то в конце Х1Х века, в спокойные времена, архитектор знал, что придет день, когда храм разорят, но схрон при этом пострадать не должен.

Н поднял над головой свечу и подождал, пока глаза привыкнут к полумраку.

В центре схрона стоял большой стол. Самодел: щит из досок, сбитый здесь же, на месте, положили на козлы и накрыли сукном. Вдоль стен — множество полотен в подрамниках. На двух круглых вешалках — богатые церковные одежды, поблескивающие шелком и золотым шитьем. В углу на отдельном столике — сложенные стопой то ли покрывала, то ли портьеры: даже издали угадывалось шитье по бархату и парче. Здесь же — серебряные шандалы, подсвечники, кадила и еще какие-то предметы из церковного ритуального обихода, назначения которых Н не знал.

Он прошел к столу.

Альбомы, книги церковных записей, большие планшеты с чертежами и рисунками, библии, евангелия, псалтыри… Н открыл один из альбомов. Фотографии иконостаса: общий план, отдельные фрагменты; фотографии чернобелые, но качественные. В другом альбоме — фотографии росписей стен и колонн. Где-то я все это видел… На чертежах был храм.

Н повернулся к полотнам. Вот он, иконостас. Н не был знатоком живописи, но отличить работу мастера от ремесленной поделки конечно же мог. Здесь работали настоящие мастера. Например, вот этот Василий Великий, — если б Н его увидел в Москве или Киеве, то нисколько б не усомнился, что перед ним оригинальный Васнецов. Его колорит, его мазок, его избыточность, которой он пытается компенсировать отсутствие воображения. На полотно капнул стеарин, и Н выпрямил свечу. Поискал внизу полотна — вот она, подпись. Васнецов. Поглядел на обороте. Здесь художник расписался крупно, широко, и даже дату проставил.

Н стал рассматривать полотна внимательней и обнаружил Репина и Нестерова, а по специфической линии глаз и всего лица Андрея Первозванного — узнал Врубеля. Холст был без подписи, а может Н ее не нашел, но он не сомневался, что перед ним именно Врубель (его автопортрет), в крайнем случае — замечательное подражание.

Разглядывание картин утомило Н. Он присел на край стола и еще раз обвел схрон неторопливым, уже истратившим любопытство взглядом. Чего-то недоставало. Какая-то малость выпала из этой мозаики — и потому не было ощущения цельности, завершенности.

Н закрыл глаза, расслабился. Выгнал из головы все мысли. Посидел так совсем недолго — и вдруг спросил себя: так чего же недостает? И сразу ответил: ну конечно же! — золота.

Н не любил загадок. Они были скучны ему. Соревнование — у кого изобретательней и живей мышление — не вызывало в нем и малейшего интереса: он не находил в нем поэзии. Иначе говоря — окна в неизведанное. Неизведанное не где-то в мире — в космосе или в атоме, в прошлом или будущем, — а конкретно в душе. Вот где главная тайна, загадка загадок. Жаль, что мне не придется ее узнать. Н не часто вспоминал о душе, а когда вспоминал — испытывал удовлетворение оттого, что он не психолог. Его смешили псевдодушевные изыски коллег, технологические приемы, которыми можно было удивить простаков и добиться видимости успеха, но все это были только фокусы — слова, слова, слова. Н был убежден, что излечение возможно единственным способом: подобное — подобным, души — душой. Какую же должен иметь душу целитель, какие единственные и простые находить слова, чтобы больной поверил, что с ним через этого необычного человека говорит Бог, чтобы его больная душа узрела свет и сама повернулась к свету своею светлой стороной, и осталась бы преданной этому выбору навсегда, на всю оставшуюся эту жизнь…

Впрочем, рассуждение увлекло нас слишком далеко, а ведь автор всего лишь хотел сказать читателю, что его герой не настолько прост, чтобы утверждаться чужими интеллектуальными изысками. Вернемся к делу. Итак, Н понял: то, что он считал разгадкой, оказалось жертвой, отступным: вот тебе приз за твое усердие; бери — и успокойся. Золото не интересовало Н, но поскольку золото утаили отдельно — оно, несомненно, входило в условие задачи.

Н снова осмотрелся. Чтобы обследовать весь пол, потребуется уйма времени. Стал бы я так прятать золото от человека, которому оно предназначено? Нет. Оно спрятано от того, кто окажется в этом схроне случайно. А меня сюда привели. Значит — для меня оно должно быть под рукой. Протянул руку — и взял…

Н все же прошелся по схрону, разглядывая плиты, даже под стол заглянул. Нет, все это не то. Да и какой творческий человек дважды подряд воспользуется одним и тем же приемом? Поищем на стенах.

Как-то так получилось, что до этой минуты Н ни разу специально не взглянул на них. Правда, в самый первый момент, еще только спускаясь в схрон, он заметил, что на ближайшей стене что-то намазано. Но внимание было привлечено иным: проявляющимся из сумрака столом, полотнами, блестками на шитье и металле, — это и вытеснило все остальные впечатления на периферию памяти. Потом это мимолетное впечатление получило еще один шанс завладеть его вниманием — когда он разглядывал полотна; тогда такое же красочное пятно (без четких границ, размером приблизительно метр на полтора) оказалось прямо перед его глазами. Но взгляд скользнул по пестрой мазне энергетически нейтрально, шанс так и остался неиспользованным. Теперь вполне могло оказаться, что за этой мимолетностью и таилось главное.