Читать книгу "Последняя тайна Храма - Пол Сассман"

Хар-Зион закончил втирать бальзам и, отложив флакон, посмотрел на себя в зеркало. «Хоть мое тело и в рубцах, я силен, – подумал он про себя. – Хоть наши тела и в рубцах, мы сильны. Ва'авареча ме варахеча умекалеха . Благословляю тех, кто благословляет вас, и проклинаю проклинающих вас».

Он кивнул и, повернувшись, стал одеваться.

Иерусалим

В голове у Лайлы не укладывалось, насколько случайно погиб отец. Ведь ничего бы, наверное, не произошло, если бы они не поехали отмечать ее день рождения в Иерусалим, если бы вернулись немного раньше, если бы не свернули в лагерь, если бы израильского солдата бросили где-нибудь в другом месте наконец. Впрочем, спасительным могло бы стать всего одно «если»: если бы отец не был таким добрым. Другой на его месте развернул бы машину и поскорее уехал. Но он, он просто не мог не помочь человеку в беде – и поплатился за это жизнью.

В лагерь беженцев Джабалия они въехали поздно ночью – отцу надо было что-то забрать из местной операционной. На обочине дороги в одном из отдаленных районов лагеря лучи автомобильных фар осветили нечто, по форме напоминавшее человеческое тело. Притормозив, они разглядели, что полунагой молодой мужчина лежит без сознания, одежда его изорвана, а лицо изуродовано до такой степени, что сложно определить человеческие черты. Отец остановил машину и подошел к неподвижному телу.

– Жив? – спросила мать.

Отец утвердительно кивнул в ответ.

– Израильтянин?

Снова кивок.

– Господи! – воскликнула мать.

Первая интифада в то время была в самом разгаре. Антиизраильские настроения в арабских странах резко усилились, а сектор Газа после разразившегося в декабре восстания вообще превратился в жерло ада. Когда и почему солдат попал сюда, неясно. Зато очевидно было одно: помогать ему в таких условиях – значило рисковать собственной жизнью; ведь палестинцев, сотрудничавших с израильтянами, ненавидели чуть ли не больше самих евреев.

– Пап, оставь его, – сказала Лайла. – С какой стати мы должны спасать какого-то израильтянина, если они нам никогда не помогают?

– Я врач, Лайла, и не могу оставить человека подыхать в грязи как собаку. Не важно, израильтянин он или нет.

Они уложили полуживого солдата в машину и повезли в операционную, где отец старательно промыл его раны и наложил компрессы. Солдат пришел в сознание и начал брыкаться и истошно орать.

– Возьми его за руку и постарайся успокоить, – попросил Лайлу отец.

Так она впервые дотронулась до израильтянина.

Сделав все, что было в их силах, они завернули солдата в одеяло, уложили обратно в машину и повезли к ближайшему израильскому контрольному пункту. Они едва отъехали от лагерного госпиталя, как два автомобиля вырвались из тьмы и, блокируя их со стороны, вытолкнули машину отца Лайлы на обочину.

– Боже, прошу, помоги нам! – в ужасе шептала мать.

Откуда взялись эти люди, как они узнали – да еще столь быстро – о благородном поступке отца, Лайла так и не выяснила. В ее память впились лишь отрывочные фрагменты той кошмарной сцены: бегающие фигуры с прикрытыми куфиями лицами, треск автоматной очереди, которую сквозь оконное стекло их машины в упор выпустили в израильтянина, и, конечно, отец, выволакиваемый из кабины под дикие крики «Радар! А'мее!» – «Предатель! Коллаборационист!». Мать попыталась помешать убийцам, но они с размаху ударили ее по голове, так что она упала без сознания.

Отца били подло, не давая ему приподняться, с неослабевающим остервенением, словно впав в азарт. Неподалеку выстроилась толпа зевак, и среди них Лайла узнала бывших пациентов отца, но никто не осмелился заступиться. Люди с прикрытыми лицами сцепили доктору наручниками руки за спиной и потащили за пределы лагеря. Лайла, обливаясь слезами и тщетно моля о пощаде, поплелась за ними. Они столкнули отца в яму. Бейсбольная бита, взявшаяся неизвестно откуда, с разлету обрушилась на его затылок; он упал навзничь. Нанеся еще три свирепых удара и сделав из головы отца Лайлы давленый арбуз, убийцы скрылись столь же молниеносно, как и появились. Лайла припала к обезображенному телу отца, гладя вывернутые суставы; ее длинные черные локоны побагровели от крови.

– Нет, нет, папа, папочка! – стонала она под тоскливый вой шакалов, доносившийся издалека.

Лайла ни с кем не говорила об этой ужасной ночи, даже с матерью. На следующий день, сразу после похорон, она взяла ножницы и прядь за прядью состригла свои волосы, оттого что запах крови, которой они пропитались, не исчезал, сколько бы она ни мыла голову. Еще спустя два дня, спешно собравшись, Лайла и мать уехали в Англию и поселились в пригороде Кембриджа, где дедушка и бабушка арендовали сельский домик. Прожив там в тиши и спокойствии четыре года, Лайла объявила матери, что возвращается обратно.

– Ты не в своем уме! – закричала на нее пораженная мать. – После того, что они сделали!..

Так толком ничего и не объяснив, Лайла уехала, сказав напоследок, что хочет начать все заново. В каком-то смысле именно этим она действительно занималась с тех пор.

Луксор

Только войдя в дом, Халифа вспомнил, что сегодня вечером у них гости.

– Они будут с минуты на минуту! – раздраженно выпалила Зенаб вместо приветствия, проносясь с подносом из кухни в гостиную их тесной квартиры. – Где ты был?

– В Карнаке, – хмуро ответил Халифа, закуривая. – Дел выше крыши.

Из гостиной раздался звон посуды, и Зенаб снова появилась в прихожей, уже с пустыми руками. Она вытащила сигарету изо рта Халифы, коротко поцеловала его в губы и всунула сигарету обратно. Верхние пуговицы ее хлопчатого халата были расстегнуты, открывая ритмично вздымавшуюся грудь. Эбонитово-черные волосы, аккуратно заплетенные в косу, свисали вдоль спины почти до самой талии.

– Ты великолепно выглядишь, – промолвил Халифа.

– А ты – ужасно, – ехидно парировала комплимент супруга, игриво теребя его за мочку уха. – Иди хоть побрейся, пока мы с Батой все расставим. И не смей будить малыша – я его только что уложила.

Она поцеловала мужа еще раз, теперь в щеку, и убежала в кухню.

– А где Али? – окликнул Халифа ее вдогонку.

– У друга. Да, и не забудь переодеть рубашку, на этой воротник грязный.

Он прошел в ванную, расстегнул рубашку и посмотрел в висевшее над раковиной зеркало. Зенаб была права – вид у него жуткий. Отекшие усталые глаза, осунувшиеся щеки, серая кожа. Халифа выбросил сигарету в форточку, включил холодную воду и, нагнувшись над раковиной, несколько раз промыл лицо, между делом поднимая глаза на свое отражение.

– Что ты затеваешь, а? – вопрошал он своего безмолвного зеркального двойника. – Чего ты хочешь добиться?

Он простоял некоторое время, вглядываясь в заплывшие глаза, как будто пытаясь найти в них ответ на свой вопрос, затем покачал головой, словно различив что-то плохое. Халифа быстро побрился и зашел на минуту в спальню, чтобы побрызгать лицо одеколоном и надеть чистую рубашку. Застегивая последнюю пуговицу и склоняясь над спавшим в люльке малышом Юсуфом, он услышал звонок и последовавшее почти сразу словесное оповещение: «Мы пришли!»