Читать книгу "Если женщина просит - Михаил Серегин"

Аня еще плохо понимала, и потому Евдокия Ивановна пожевала губами и, пихнув ногой кота, идущего на штурм клубка, проговорила басом:

– Экая, прости мя, господи, непонятливая!

Аня поднялась и села на кровати. Тело сотрясала слабость. Аня опустила глаза и увидела, что ее левая нога от бедра и почти до колена забинтована.

Из ее собственной одежды на ней ничего не было. А надета только пахнущая нафталином старая застиранная ночная рубашка. В которой, должно быть, сама Евдокия Иванна провела свою первую брачную ночь. Этак при Наполеоне.

И тут Аня вспомнила все. И Катю, и Кирика с простреленной головой, и тех двух ублюдков. Нет, их было трое.

– Евдокия Иванна, – повернулась она к старухе, – а сегодня какое число?

Бабка сурово посмотрела на нее и, опять же пришлепнув нижней губой, ответила:

– Ну так что ж? Девятнадцатое.

– Так это все было… позавчера? – ужаснулась Аня.

– А то как же. Позавчерась и было.

«Эта женщина сумасшедшая!» – громыхнуло из телевизора. – Вчера она встретила моего любимого Кайо, мою любимую собачку, и рассказала ей, что донья Тересия передала Кристиану последнее «прости» от Аннины, которая так тоскует, так тоскует…»

Аня засмеялась: при этой фразе она вдруг вспомнила, как давно, еще в детстве, смотрела фильм «Иван Васильевич меняет профессию». Наталья Крачковская там еще произносила: «Александр Сергеич, передайте Зинаиде Михайловне, что Розалия Францевна говорила: Анна Иванна Капитолине Никифоровне дубленку предлагает!»

Бабка одобрительно посмотрела на смеющуюся Аню и сказала:

– Ожила! То-то. Одевайся. Вот тебе пока что халат. Твоя-то одежа… э-эх! Пойдем-ка обедать, милочка. Ты ж два дня толком ничего не ела.

* * *

Аня уже заканчивала обедать и пила чай с пирожками, которые еще утром испекла Евдокия Ивановна, как хлопнула входная дверь.

Чашка в Аниной руке дрогнула, и чай плеснулся через край.

– Так это Алешка пришел, – сказала бабка.

– А он к вам разве приходит? – неожиданно для себя самой спросила Аня.

Бабка строго посмотрела на нее, зачем-то постучала крючковатым пальцем по столу и сказала сурово:

– Приходит. Что ж ему не приходить? Внук всежки. Да он мне эту квартиру и купил. Да. Купил. Внук всежки. Он тебя и бинтовал, ногу-то твою. Сидел, трясся над тобой. Аж сам на лицо белый стал.

В этот момент в проеме кухонной двери появилась массивная фигура Алексея Каледина. Он нерешительно потоптался на самом входе, сгорбился, как будто боялся задеть головой косяк, и Евдокия Ивановна прикрикнула на него:

– Ну, что встал как пень? Проходи, садись. Гостья-то наша поднялась. Кормлю ее вот.

– Привет, – сказал Алексей, присаживаясь за стол и бросая на Аню короткий взгляд из-под длинных темных ресниц. За эти ресницы его еще в школе дразнили, потому что завидовали.

Он не побледнел, как говорила бабка. Не спал с лица, нет. Но тем не менее в нем что-то неуловимо изменилось. Что-то новое, не замеченное Аней в момент их последней с Алексеем встречи, тускло прорисовывалось в выражении его красивого, слишком красивого для мужчины, как считала Аня, лица, что-то новое появилось в скованных скупых движениях и неопределенном взгляде темных глаз.

– Привет, – ответила она.

– Как себя чувствуешь?

– Теперь – лучше.

– Это хорошо, – без особого энтузиазма протянул он.

– А у тебя как дела? – дежурно спросила Аня.

Она пожал плечами.

– Через неделю уезжаю, – сказал он. – Обратно в Москву.

– Алексей Иваныч у нас в Москве работает, – деловито сообщила бабка с таким видом, как будто кто-то из присутствующих был не в курсе, – хорошие деньги получает. Деньги-то – оно хорошо. Как у нас говорили: без денег сам черт бездельник. А Алешка у меня не бездельник. Охранником работает.

«Знала бы ты, бабушка, что он там охраняет, – подумала Аня. – Впрочем, какая тебе разница? Внук помогает деньгами, купил квартиру, навещает – что еще надо?»

– А ты, Анечка, как тут, в Саратове? – справилась Евдокия Ивановна.

– Да, учусь.

– Ага-ага, – одобрительно закивала та, – умница. И кем будешь?

– Журналисткой, – с усилием ответила Аня и взглянула на Алексея. Его губы еле заметно искривились: дескать, ты такая же журналистка, как я охранник, – но глаза остались серьезными и печальными.

– А ты будешь кушать, Алешка? – спросила бабка.

– Нет, я уже поел.

Остаток обеда прошел в молчании. Только допив вторую чашку чая – под пристальным и несколько недоуменным взглядом Евдокии Ивановны, – Аня произнесла:

– Спасибо большое. Очень вкусно было. И вообще спасибо, вы мне очень помогли.

– Уходить хочешь? – быстро и напрямик спросила старуха. – А?

– Мне пора, – ответила Аня, – и так уже столько времени вас стесняю.

– Ты вот что, милочка, – строго сказала Евдокия Ивановна, – ты горячку не пори. Алешка все сказать тебе что-то хочет, да ты никак не просыпалась. Что-то такое важное. Да.

– Ты что мелешь, бабушка? – отозвался Каледин. – Ничего я не хотел.

– Мельница мелет. Мельница, Алешка. Мелет. Если, конечно, там мельником не Петька Харитонов, котор у нас мельник был и котора ишшо при Хруще Кукурузнике упекли за пьянство и тунеядство. А я по тебе вижу, что на душе у тебя неладно, – погрозила внуку пальцем Евдокия Ивановна. – Вы вот что, молодежь. Я сейчас к Ильиничне схожу, она там что-то захворала. Давление и этот… ревматизьм.

– Ты куда? – вскинулся Алексей.

– Я же сказала – к Ильиничне.

– Погоди, не выходи. Она далеко живет?

Бабка недоуменно посмотрела на Алексея сначала невооруженным глазом, потом через нацепленные на нос очки.

– Да ты че, Алексей Иваныч? – недовольно сказала она. – Совсем заработался, отец мой? Ильинична, она ж вот живет, в квартире сбоку. Наша прямо, а ее – налево.

– А, так она в общем коридоре с нами? – как-то странно выговорил Алексей. – Ну да. Забыл. Ладно, это я так. Иди, бабушка. Только вот что, если вы с Ильиничной надумаете на улицу выходить, сначала сюда зайдите. Поняла, нет?

– Поняла.

– Точно поняла? Запомнила? А то ты мне вчера на память жаловалась – не помнила, куда очки дела. Полдня искала, а они на носу были.

– Ну, Алешка, – пробурчала Евдокия Ивановна, – бестолковый ты какой-то, весь в отца. Ладно, пошла я. Ильиничну навещу пойду. Да. Навещу. А как приду, – она сурово посмотрела сначала на Аню, потом на Алексея, – чтобы все свои дела решили. И не косись на меня, Алексей Иваныч. Не косись. Ну все, пошла я.