Читать книгу "Окончательная реальность - Вильгельм Зон"

К Лобному месту я подходил со стороны Исторического музея. Неторопливо прошел через всю площадь. Народу немного. Выходной – ГУМ закрыт. Прогуливаются в основном туристы, большинство, наверное, с Востока. Я тоже похож на приезжего. Хорошо одет, на шее болтается фотоаппарат, синяки под глазами прикрыты солнцезащитными очками.

Около Лобного места – небольшая группа. Мужчины и женщины. Кого-то я узнаю, кто-то мне не знаком. Вдруг они начинают разворачивать плакаты. Собирается толпа. Гляжу – с разных сторон площади бегут, придерживая одинаковые маленькие дурацкие шляпы, люди в серых костюмах. Ясное дело – особисты. Прибавляю шаг. Сразу, без раскачки, начинается драка. Прохожие возмущаются. Особисты объясняют: «Да это же тунеядцы, они попрошайничать тут собираются». Особисты пытаются вырвать плакаты из рук «тунеядцев». Драка разгорается. Особисты орудуют портфелями, набитыми, похоже, чем-то очень тяжелым. «Хватит позорить нашу страну! Попрошайки, вон с Красной площади!» – стукач постарше бодро пробирается к месту происшествия. Между тем народ прибывает, народ недоволен. «Фрицы, go home!», – кричит простой мужик из толпы. Пустая бутылка из-под пива летит в сторону посольства. «За вашу и нашу свободу!» – выкрикивает красивая девочка Таня, самая юная участница демонстрации «Долой оккупацию». Дюжий особист бьет ее портфелем по голове. «Перестаньте бить!» – слышу я возмущенные возгласы и не выдерживаю: хватаю особиста за воротник костюма. Он удивлен. Шляпа слетает с его головы. Бью. Слышу вой сирен. Снова бью…

Нас отвезли в так называемый «полтинник» – известное диссидентам 50-е отделение в самом начале Пушкинской улицы. Говорили, что это место патронируется охранкой. Я еще не понимал, что происходит. В «полтиннике» продержали часа три. Когда стало невыносимо, дверь клетки открылась, вошел офицер и попросил меня на выход.

– Вильгельм Зон? Вы иностранец. Не наша компетенция. Вас переведут по месту регистрации. Сидоров! В 108-е отделение направь.

Из «полтинника» – в «рубль восемь» – я начал осознавать, куда движется дело.

Кабинет на втором этаже неказистого кирпичного дома. Стены внутри выкрашены в салатовый цвет. 108-е отделение. Я регистрировался здесь, когда прописывался в общежитие. Сотрудник лет сорока пяти, аккуратные усы и внимательный взгляд.

– Здравствуйте. Моя фамилия Косачев. Так, так… гражданин Зон, – он раскрыл тонкую картонную папку с документами. – Вы из Готенбурга. Понятно. Ну что же, надо собираться домой.

– Постойте, я работаю в стратегической отрасли. Меня нельзя уволить без ос-особых согласований, – я начал слегка заикаться.

– Об увольнении речь и не идет. Мы просто аннулируем вашу визу на пребывание в Российской Демократической Республике.

Он выдвинул ящик стола, порылся, достал печать и моментально тиснул на одном из документов.

– Всё. Вы свободны. У вас есть сорок восемь часов, чтобы покинуть страну, за свой счет. Кстати, очень рекомендую воспользоваться такой возможностью. Знаете ли, когда нелегалов отправляют на родину за казенный счет… это такой кошмар: приходится ждать, в приемнике антисанитарная обстановка, денег на питание не хватает, знаете ли, люди болеют… Иногда приходится по три-четыре месяца томиться, и в таких условиях… Казалось, он испытывал искреннее сострадание.

– Послушайте, господин офицер, ну позвоните на мою работу! Я ценный сотрудник, это стратегическое предприятие, так не делается.

– На вашу работу? – он поднял брови. – Вы не можете работать, ваша виза на пребывание и, соответственно, на работу аннулирована, – он потряс только что проштампованным листком, – так что прошу прощения… Но если вы столь ценный работник, пусть ваше руководство запрашивает соответствующее разрешение в соответствующих инстанциях.

– Как же так? Сорок восемь часов! У меня жена в роддоме. Я не могу…

– Жена? Вот как. Возможно, это меняет дело. – Он принялся перебирать бумаги. – Жена, жена… прошу извинить, но вы не женаты.

Я все понял. От ужаса свело скулы.

– Разрешите позвонить.

– Да не вопрос, пожалуйста.

Он пододвинул ко мне красный телефон и приставил к уху параллельный наушник. Подумав, я все-таки снял трубку, набрал больницу. Новости были: Лия родила двойню, мальчиков.

– Поздравляю! Чего только не увидишь на службе! Невероятно! – Он полез жать руку. – Как назовете?

– Адам и Абрам. – Я осекся: понял, что брякнул лишнее.

– Понятно, – Косачев погрустнел. – Одного не могу понять: у вас двойня, а вы не женаты, опять же, мамзель в роддоме, а вы по демонстрациям шастаете.

– Оказался случайно. Мимо проходил, – механически проговорил я.

– Ну да, ну да, само собой… Не пойму я молодых, чего не живете как люди…

– А я вас не пойму, немолодых, – во мне вскипела ненависть, – вроде, своими глазами видели, как фашист землю нашу топтал, это вам на демонстрации ходить надо и нас, молодых, за собой таскать!

Офицер почесал щеку.

– Ладно, будем считать, я ничего не слышал. Единственное, что могу для вас сделать, – включить отсчет сорока восьми часов с понедельника. Распишитесь вот тут. Всего хорошего.

На улице темнело. В переулке играла музыка: «Эти глаза напротив… Мой неотступный мотив…» Захотелось плакать. Я не знал, что делать. Когда Ободзинский запел: «Опять от меня сбежала последняя электричка…» – я бросился к телефону-автомату.

– Гунта Яновна! Добрый вечер, это Вильгельм. Да, конечно, я знаю. Я не мог, так получилось. Гунта Яновна, у меня крупные неприятности.

Крупные неприятности? Это был полный пиздец! Сделать нельзя было ничего. Сам Ермаков не смог сделать. Он звонил по друзьям, пытался дать взятку, орал (слава Богу, не знал про мои проделки на бегах, хотя, какая разница – знал, не знал).

В понедельник Михал Абрамович вывез Лию из больницы на два часа и отправил нас в ЗАГС.

– Договорился! Экспресс-бракосочетание. Давай, давай, быстро, собираемся! Сейчас оформитесь, там посмотрим, что можно будет сделать.

После ЗАГСа Лия вернулась в роддом. Во вторник я съездил к ней, потоптался под окном, разглядывая два кулька в ее руках, и всё – на Курский вокзал за билетами. Забрался, почти без вещей, на свое место в плацкартном вагоне. И успокоился: был почти уверен, что уезжаю на несколько дней. Ермаков крутой мужик – все решит. Не получилось.

Родина встретила меня приветливо. Солнце. Пара казаков из народной милиции. Двухнедельное пребывание в каталажке. Ходатайство Курчатова. Освобождение. Попытка встретиться с ним. Отказ. Устройство на работу. Получение комнаты в коммуналке.

Готенбург. 1976 год

Готенбург – славный город. Красивые улицы, теплое солнце. Две конные статуи на главной площади. Да вроде я уже писал об этом…

Мне живется нормально в маленьком двухэтажном доме из силикатного кирпича. К 1976 году я уже почти забыл Москву, почти забыл, что у меня почти была семья. Честно говоря, я опустился. Друзей мало. Можно сказать, совсем нет. Есть сосед. Андрюха Лучников.