Читать книгу "Девочка на шаре - Марина Друбецкая"

Таксомоторы остановились около дома Эйсбара почти одновременно. Эйсбар вышел из машины и едва не поскользнулся на подмерзшем тротуаре, но удержался на ногах, найдя точку опоры в виде сугроба. В не по сезону легкие туфли сразу набился снег. От свежести снега и яркого простого света ему неожиданно полегчало. Воспоминания отступили. Дома. Нигде не пахнет приправой карри. Как-нибудь все уладится. Он подошел ко второй машине, приоткрыл дверь и назвал шоферу адрес.

— Там вас встретят. Обо всем договорено, — сказал он на ломаном английском темнокожей немолодой женщине, закутанной в одеяло поверх ярко-оранжевого сари. Та кивнула. И приподняла край пушистого шерстяного платка. Появилось личико младенца, совсем крохи, месяца три от роду. Его глаза бессмысленно блестели — как две маленькие лампочки, притороченные к игрушке незадачливым инженером. Один — карий, другой — зеленый. Совсем как у Эйсбара.

Да, в багаже Эйсбара имелся еще и младенец и при нем — кормилица: а как иначе везти визжащий, сопящий и какающий груз через океан? Мать младенца, сама почти подросток, была мертва. Повадками похожая на птицу, она несколько раз пыталась подстеречь «начальника белого театра» — Эйсбара — в съемочных декорациях. Вытягивала нос из-за ящика, как синица, поводила головкой вправо-влево и снова пряталась. Эйсбар однажды скользнул неузнающим взглядом — как узнать? они все на одно лицо! — по ее фигурке и подумал, до чего халтурно работают костюмеры! Даже настоящий живот толком не могут сделать. Вот к девчонке привязали воздушный шар, никакого отношения не имеющий к карандашику ее тела. Ткни пальцем, и шар под сари лопнет.

Когда они только прибыли в Бомбей, Жоренька быстро оценил масштабы местного телесного блуда. Каковой, блудом, собственно, и не считается. Во взгляде Жореньки установилось выражение растерянного восхищения, и глаза его всегда были мутны от нескончаемой сладкой неги.

— Верите? Не знал, что чресла могут пребывать в таком весельи сутками! — радостно откровенничал Жоренька. — Как клоунада, растянутая на весь день! Как сахарная нота, не смолкающая весь вечер! Как…

— Спасибо, Жоренька, хватит.

Один светловолосый англичанин — новый друг Жореньки — отвез их к спрятанным в листве храмам, в камне которых произрастали барельефы, чьи сюжеты не снились и «французским» фривольным открыткам. Изгибы соединений гладких каменных тел и сопровождающие их блаженные улыбки каменных глаз без зрачков привели Александриди в неистовое веселье — он упал на траву и захохотал во все горло. Эйсбар отнесся к скульптурному буйству с недоверием. На Жореньку же смотрел с брезгливым недоумением, удивляясь самому себе, как мог он столько времени находить в этом валяющемся перед ним теле возбуждающую податливость живой скульптуры. Ведь скульптуры всегда чисты. Вскоре он с облегчением съехал из гостиницы на частную квартиру, которую уже готовили для него. Молчаливый, сдержанный и по-пуритански воздержанный Гесс и без того давно кидал на него удивленные взгляды, под которыми Эйсбар, привыкший всегда и во всем быть правым, непроизвольно ежился. Хорошо еще, что больше «своих», русских, в группе не было — наняли людей в английской миссии.

Местный черноглазый помощник, свистя что-то на своем языке, возил их по дворцам, похожим на пряники, глазурью расписанные, и альковные барельефы обретали, с позволения сказать, плоть. Совокупления Эйсбара в конечном счете разочаровали — плоть казалась ему месивом, болотной жижей без дна и поверхности, которая не затягивала, а унаваживала, как грязевая ванна в санатории. Да, расслабляла до предела, точнее, без предела — но именно это и вызвало у Эйсбара раздражение. Его лишали позиции силы, поскольку отменялось само понятие силы. Ни победившего, ни побежденного. Эйсбара даже стошнило после первого местного телесного эксперимента, и дальше он старался практиковать воздержание.

Мать ребенка погибла в катастрофе на мосту вместе с двумя сотнями статистов. Сколь долго она прожила на съемочной площадке, теперь уж никто никогда не узнает — слонялась ли она по ней с самого начала или ее кто-нибудь привел в разгар съемок в поисках денег от «высокого белого человека». Видимо, она была одной из первых, с кем Эйсбар познавал науку местной горячительной гимнастики и кого за природную склонность к меланхоличному круженью вокруг известной «оси» Жоренька звал «чистая юла». А вскоре Эйсбара начали мучить сны, полностью повторявшие то, что происходило днем, но в черно-белом варианте — будто происходившее было проявлено и отпечатано на пленку. Явь и сон путались в голове, и, когда он смотрел в видоискатель камеры, у него иногда выступала испарина: он не понимал, что видит — вчерашний ли, завтрашний сон или подготовленную для съемки мизансцену? Надо ли кричать Гессу «мотор! начали!»? Или Гесс посмотрит на него, как на полного идиота? От пряной еды его то и дело лихорадило, он без конца жевал хининовые таблетки, однако это не помогало. Голова кружилась в самые неожиданные моменты. Иногда, когда влажный ветер нес его приказ — «Всем статистам сдвинуться вправо!», «Всем статистам подать влево!» — и бывший матрос, русский, нанятый переводчиком, свистел его слова на местном наречии, он ловил себя на том, что твердо не знает, где право, а где лево. Эйсбар находился в основном в двух состояниях — или злился, или забывался сном. Лишь на рассвете и на закате, когда в окружающей реальности проступала хоть какая-то логика, в соответствии с которой свет уступал темноте или наоборот, он мог сосредоточиться и рисовать планы для съемок.

Эпизод потасовки жителей деревни с колониальными солдатами готовили несколько дней. Достаточного количества белых лиц для средних планов британцев не нашли и решили снимать масштабную, густо населенную копошащейся массой людских тел сцену издалека. Возникла проблема: рекруты из белого населения — бывшие мелкие чиновники британской миссии — отказались от съемок, прознав, что эпизод будет сниматься на мосту.

— Мост дряхлый! Я бы не рисковал! — рявкнул во все горло старикан с красными прожилками на лице, и его послушали остальные храбрые британцы.

Стали советоваться с местным консультантом. Тот ездил в какое-то управление — или врал, что ездил, — привозил карты и чертежи, из которых выходило, что снимать все-таки можно. Мост нависал над мутной водой, по обе стороны от берегов реки поднимались лесистые горы. Консультант залезал под мост, вымерял стяжки, цокал языком, свистел и качал головой: «Да! Да!» Снимать Эйсбар собирался на закате — против красной тарелки солнца — и продолжать с наступлением темноты, чтобы статисты казались фигурками, вырезанными из черного картона. Многократно увеличенный кукольный театр теней. Были привезены и собраны мощные прожекторы, которыми предполагалось освещать вечернюю съемку. Почти все было готово. Эйсбар то и дело отодвигал оператора, заглядывая в глазок объектива.

— Может, сегодня сам встанешь у камеры? — спросил в конце концов Гесс. Эйсбар кивнул, и они поменялись местами. Дальнейшее Эйсбар видел через глазок видоискателя. Около сотни крестьян вышли на мост с одной стороны и десятка четыре солдат — с другой; включили прожекторы. Застрекотала камера и… остановилась.

— Вяло! Вяло идут! — закричал Эйсбар в рупор, как будто массовка могла его понять. Здесь она напоминала ему траву, податливую, трепещущую от дуновения ветра и безразличную. — Солдатам наклониться вперед, ружья вперед, идти как одно целое!