Читать книгу "Человек, который хотел понять все - Евгений Семенович Бенилов"

вниманием остальных урок, он заставлял слушать себя «мужиков» или даже «пидоров». Однако наиболее внимательную аудиторию он, сам того не подозревая, нашел во Франце, вникающем в его рассказы в тщетных попытках понять, до какого зверства может дойти человек, не догадываясь, что поступает плохо. Самым же удивительным в рассказах Чмона было полное отсутствие сквернословия (во всех остальных случаях речь его наполовину состояла из ругательств); Франц не мог объяснить этот феномен ни с какой точки зрения.

4) Наиболее придирчивым и вредным по отношению к заключенным из низших каст был Чирей – суетливый араб лет тридцати. Он также являлся главным источником свар между самими урками; но, не отличаясь смелостью, он всегда уступал первым, не доводя дело до мордобоя.

– А после лекции, мудаки, во время обеденного перерыва будет фильм.

– Какой фильм, господин Педагог?

– «Яйца над пропастью»! Ха-ха-ха-ха-ха!

Четверо урок их камеры были настолько различны, что никаких общих черт, отличавших их от остальных заключенных, Франц выделить не мог. Физическая сила, например, принципиальной роли не играла (Дрон и Чирей не производили впечатления физически сильных людей); интеллект имел еще меньшее значение (все урки, кроме Дрона, были законченными дегенератами). Хитрость Дрона и Чирея не согласовывалась с детским простодушием Чмона; тот же Чмон, да и Чирей тоже, не обладал большой силой характера. Единственным общим качеством была безжалостность – однако Огузок, например, не принадлежа к уркам, ничуть им в этом не уступал.

Так что какие качества отличали урку от мужика, Франц не понимал.

– И опять повторю: бдительность, бдительность и еще раз бдительность! А почему, спрашивается? Да потому, что, хоть охрана наша доблестная и не дремлет, а Служба Безопасности свое дело ох как знает, но все равно враг зубовный поднимает голову змеиную! И оказаться он может в любой момент среди вас, а потому и бдеть вы должны недреманно... что тебе опять, 11-й?

– Можно выйти, господин Уполномоченный?

– Нет, нельзя тебе выходить, 11-й, пока я инструктаж не закончу. Потерпи чуток. Та-ак, о чем бишь я? А-а, бдительность... так вот, все мы...

Когда новичок с Первого Яруса оказывался в камере, он автоматически попадал в касту мужиков – однако для того, чтобы остаться в мужиках, нужно было приложить некоторые усилия. В качестве первого испытания обычно использовался ритуал «стаскивания сапог»: один из урок, развалясь на своей постели, подзывал новичка, совал ему под нос свои ноги и приказывал стащить сапоги. Если тот отказывался, его избивали, но зато потом оставляли в относительном покое, и он становился полноправным мужиком. Однако в большинстве случаев новичок, убоявшись угроз, подчинялся, что служило сигналом к дальнейшим унижениям: его заставляли стелить уркам постель, петь песни, плясать чечетку, чесать пятки на сон грядущий, стирать грязное белье и так далее. В конце концов, новичка попросту насиловали, и он безвозвратно переходил в низшую касту – пидоров. Последним приходилось хуже всего: помимо урок, они подчинялись еще и некоторым мужикам, в том числе помощнику бригадира Огузку и старосте (ничем не приметному заключенному без прозвища). Жизнь пидоров была полна унижений: в столовой они сидели за отдельным столом, ибо считались нечистыми, в душе мылись последними, заключенные из высших каст часто отбирали у них еду. А главное, в отличие от мужиков, они в принципе не могли улучшить своего статуса, и попадали в пидоры навечно.

На всех этапах, кроме последнего, процесс «опускания» был обратим, однако сопряжен все с большими и большими побоями. Практически же получалось так, что заключенные-мужики, останавливаясь на какой-либо стадии, оставались в этом статусе навсегда: Оборвыш, например, оказывал уркам любые «несексуальные» услуги, включая стирку носков; Припадочный только бегал по поручениям; Китаец, кроме поручений, регулярно убирал за урок их постели; а вот здоровенный заключенный по прозвищу Бугай не делал ничего.

Франц, в конечном счете, тоже заслужил себе право на независимость, однако далось ему это дорогой ценой – ибо он провалил ритуал стаскивания сапог. Не поняв почти ничего из того, что сказал ему Моджахед (большинство заключенных говорило на смеси английского, испанского и арабского языков), Франц лишь уловил, что его просят помочь, – что он и сделал, подумав еще, что этот заключенный с нездоровым цветом лица, похоже, болен. В два следующих дня Франц так и так получал свою порцию как «невыполненец», а вот на третий день, к нему подошел Чирей и, ткнув в лицо пару грязных носков, приказал постирать. Франц, однако, уже насмотрелся местных обычаев – и молча оттолкнул уркину руку. «Ах ты падла, – весело вскричал Чирей, – я ж тебя сейчас...» – и влепил Францу пощечину. Стараясь оставаться спокойным, тот медленно встал... наконец-то враг стоял прямо перед ним, а главное, остальные урки на помощь не поспевали! И тогда Франц ударил подонка в лицо – в глазах Чирея пролетела гамма чувств от удивления к испугу, он попятился назад. Франц ударил его еще раз – тот упал, грохнувшись затылком о табурет, и замер... из под его головы начала растекаться кровь. Стоя над уркой, Франц не понимал, что надо делать: «Господи, неужто я его убил?» – подумал он. Он наклонился над Чиреем, чтобы проверить пульс, как вдруг его самого ударили сзади по затылку (видимо, другой табуреткой), и он рухнул без памяти поверх лежавшего на полу урки.

Очнулся он, как водится, лежа у себя на кровати, и первым делом свесился вниз, чтобы посмотреть на Чирея (чья койка