Читать книгу "О чем говорят кости. Убийства, войны и геноцид глазами судмедэксперта - Клиа Кофф"

наших гостей, осматривавших оборудование и изучавших обстановку. Они остались довольны условиями, в которых мы хранили кости, и договорились, что вернутся спустя несколько дней с более обстоятельным визитом.

Надо сказать, что времени на идентификацию обнаруженных скелетов у нас оставалось немного, поскольку Биллу и Хосе Пабло через неделю нужно было быть в Боснии. Мы следовали стандартным процедурам антропологического анализа для определения возраста, пола, роста и причин смерти, затем фотографировали весь скелет, делали детальные снимки отдельных костей для оценки возраста (в частности, лицевых поверхностей лобковых симфизов и концевых участков третьего и четвертого ребра в местах сочленения с грудиной). Также мы фотографировали все травмы и индивидуальные особенности, по которым останки могли опознать оставшиеся в живых члены семьи. В палатке царили угнетающая влажность и жара, и на меня волнами накатывала тошнота. Я думаю, что такие условия (в сочетании с некоторой сумятицей, которую Билл иногда вносил в наши рабочие планы) вызвали у меня перенапряжение, приведшее к вынужденным простоям.

Одним утром я исследовала очередной скелет. Исходя из анализа зубов, я предварительно оценила возраст погибшего как 10–13 лет и приступила уже к исследованию посткраниальных элементов – костей, что находятся ниже черепа. И тут ко мне подошел Дин. Он сказал, что, по его мнению, этому скелету 8–14 лет, поскольку некоторые посткраниальные элементы еще не заросли, то есть не оссифицировались, или не окостенели. Здесь мне нужно прояснить принципы определения возрастных диапазонов, и почему здесь разница в два года – это достойный обсуждения предмет. У детей больше индикаторов возраста, чем у взрослых. Помимо посткраниальных индикаторов важную играет роль то обстоятельство, что происходящее в детском возрасте формирование и прорезывание зубов обычно идет в определенной последовательности (за исключением третьих моляров, или зубов мудрости). По динамике формирования зубных коронок и корней выставляется возрастной диапазон, который для более взрослых скелетов может быть уточнен с помощью данных о состоянии сращений длинных костей, таза, кистей, стоп и даже пальцев рук и ног. Таким образом, если для взрослых, которым на вид больше тридцать пяти, судебные антропологи обычно используют пяти– или десятилетние оценочные диапазоны возраста, то для детей в общем случае можно брать более узкий диапазон. К примеру, можно проанализировать один индикатор и сделать вывод, что ребенку было не меньше пяти лет, а затем обработать еще три индикатора, которые укажут на возраст менее восьми лет. Имея эту информацию, можно уверенно сказать, что умершему было от пяти до восьми лет. Аналогично, если у трупа молодого взрослого мужчины обнаруживается незаросший грудинный эпифиз ключицы, можно утверждать, что погибшему было меньше двадцати пяти, а если еще и дистальные отделы бедренных костей не заросли, то диапазон сужается до 14–20 лет. Дальше предстоит провести еще более детальный анализ, цель которого – повысить шансы найти совпадение с данными пропавшего без вести человека. И здесь судебные антропологи должны помнить и учитывать различные вариации признаков, которые они наблюдали в случаях положительной идентификации трупа и установления его фактического возраста.

Что касается того скелета из Кигали, я согласилась с верхней границей возрастного диапазона, предложенной Дином, – четырнадцать лет, поскольку лобковые симфизы еще не заросли (то есть не оссифицировались). Но, с другой стороны, зубной ряд обнаружил полностью прорезавшиеся вторые моляры (а также клыки и премоляры), что подняло нижнюю границу возраста на отметку «Не менее десяти лет» независимо от пола. Я чувствовала, что нет необходимости снижать возраст до восьми лет. Дина беспокоило, что я слишком много внимания уделяю зубам. Я ответила, что уже исследовала посткраниальные элементы, и, поскольку фаланги пальцев рук и ног здесь уже полностью оссифицированы, можно говорить о том, что погибшему не менее восьми лет.

После этого Дин рассказал мне, что в Кибуе было «решено», что скелеты с «несоответствиями» между зубами и костями моложе, чем указывают их зубы. Я не помнила, чтобы мы принимали такое «решение», да и вообще, это было невозможно. У нас пока не было ни одного случая положительной идентификации ребенка или подростка из Кибуе, поэтому как мы могли знать, были ли у кого-то молодые кости и одновременно более старые зубы, или наоборот, и вообще, возможно ли такое в принципе? Я так и сказала Дину. Он ответил, что осматривал зубы у детей в гостинице в Кибуе и выяснил, что зубы «старше» реального возраста ребенка.

– Во сколько ртов ты заглянул? – спросила я.

Он ответил:

– Ну-у-у… Только в два, но…

Два случая никак не могут быть репрезентативной выборкой, и Дин, будучи аспирантом, проводящим собственное исследование доисторической ДНК, должен был знать это. Я отметила, что хотя он мог осмотреть зубы у живых детей, но точно не их кости, поэтому нам видна только половина проблемы. Дин ответил, что это правда, но затем добавил:

– Я вообще не хотел вмешиваться, это твое дело, я просто высказал свое мнение.

Я воскликнула:

– Дин! Это не «мое» дело! Мы работаем здесь все вместе, – впрочем, Дин уже ушел.

Меня немного задела эта перепалка, поскольку моя лабораторная подготовка научила меня не давать иррационально узких возрастных оценок. В свое время Стефан Шмитт, составляя антропологические базы данных по Кибуе, сказал мне, дословно:

– Мне нравится твой подход, Клиа.

Стефан понимал, что я указываю достаточно широкие диапазоны с учетом различий, существующих между индивидами внутри любой популяции. Кроме того, я вышла из традиции научного сотрудничества, установленной Уолтом Биркби в Лаборатории идентификации тел Университета Аризоны. Даже если отчет по делу составлялся каждым студентом индивидуально, обязательно следовало учитывать мнения других работников лаборатории. Если случались разногласия, мы обсуждали все вопросы (иногда очень оживленно) и всегда приходили к консенсусу (даже если это означало расширение возрастного диапазона). Возможно, дело в том, что все мы учились у одного и того же человека. Я помню, что в спорных случаях идентификация осуществлялась путем сравнения прижизненных и посмертных стоматологических данных, и у нас была возможность как выяснить точность наших оценок, так и понять, можно ли уточнить их. Увы, в Кибуе этих данных у нас и не было. Мы смогли предоставить Трибуналу статистику по примерному возрасту извлеченных нами останков, чтобы знать, сколько там было убито детей. Но здесь важно другое: у нас не было случаев точной идентификации тел, достоверно свидетельствовавших в пользу того, что зубы детей не являются надежным индикатором их возраста.

К тому моменту, как Дин отошел от моего стола, я уже и так скорректировала возрастной диапазон с учетом посткраниальных костей и была готова на компромисс в вопросе «несоответствия возраста костей и зубов», поскольку знала,