Читать книгу "Запретная любовь - Владислав Иванович Авдеев"

молча вышел и зашагал в сторону дома, вслед ему Трубицин приглушенно сказал, почему-то называя Алексеева на «вы»:

– Вы сильно не переживайте, может, еще и обойдется.

Алексеев не ответил, и шум мотора за спиной стал быстро удаляться. Тут в его дворе раздался выстрел, и Алексеев перешел на бег… Когда подбежал к воротам, из машины грозно окликнули:

– Куда?

– Я здесь живу.

– Алексеев, что ли?

– Алексеев.

– Проходи, ты нам и нужен.

Во дворе, недалеко от крыльца, лежал застреленный Модун, снег рядом с ним пропитался кровью. У Алексеева подкатил комок к горлу, но он справился с ним и немного постоял, ожидая, когда утихнет подступившая ярость. Модун рос добрым псом, ни на кого не кидался, чужим просто загораживал дорогу, ожидая, когда выйдут хозяева. Эти, видно, не стали ждать, посчитали за хозяев себя, и это не сулило ничего хорошего.

Алексеев поднялся на крыльцо, стряхнул с бурок снег, прошел сени и толкнул дверь. Сотрудников было двое, Алексеев их хорошо знал: оперуполномоченный Плюснин, высокий, с веселыми глазами и изрытым оспинками лицом, и следователь Никифоров, приземистый якут с реденькими усами. Он что-то говорил сидевшим у печи с испуганными лицами Матрене Платоновне и Августе Генриховне. Марта стояла, опершись о стол, она первая увидела мужа и бросилась к нему:

– Ганя!

Алексеев обнял ее, успокаивающе погладил по плечу:

– А вот и Алексеев заявился, – объявил Плюснин, – на ловца и зверь бежит.

– Что здесь происходит? – стараясь не выдавать волнения, спросил Алексеев.

– Никодим, слышишь? Он еще спрашивает, – Плюснин вынул из кобуры пистолет, приставил его ко лбу Алексеева и, делая зверское лицо, заорал: – Ты у меня сейчас кровью умоешься! Застрелю за сопротивление при аресте.

Марта охнула и еще сильнее прижалась к мужу.

– Испугался, контрик? – Плюснин весело улыбнулся. – Смотри, Никодим, как побледнел. Знал бы он, что его ждет, – и крикнул в лицо Алексееву: – За тобой пришли, касатик! Вот постановление на арест и обыск.

Между тем Никифоров, перебирая книги на самодельной полке и не нужные ему сбрасывая на пол, довольный, ухмыльнулся:

– Читаем запрещенные книги. Обнаглел, даже не спрятал.

– Оружие есть?

– Три ружья.

– Против кого вооружился?

– Одно мое, другие остались от отца и дяди.

– Еще оружие есть? Лучше сам сдай, найду – пожалеешь.

– Мне и этого хватает.

– Ну-ну.

Забрали книги, ружья, письма. Составили протокол изъятия, и Плюснин скомандовал:

– Собирайся. Но сначала потискай жену. Не стесняйся, больше не придется. Ну! – Плюснин сделал непристойное движение, и они с Никифоровым весело заржали.

И смех, и то, как они вели себя – все походило на спектакль, и не верилось в реальность происходящего.

Алексеев осторожно снял телогрейку, и женщины разом ахнули, увидев перевязанное плечо и кровь на рубашке.

– Ганя, что это? – бросилась к нему Марта.

– На складе поранился.

– Надо перевязать по новой, я сейчас.

Марта принесла бинты, и они с Матреной Платоновной засуетились возле Алексеева…

Плюснин, молча наблюдавший за действиями женщин, вдруг заинтересовался, подошел ближе.

– Погляди, Никодим, никак у него огнестрельное?

Никифоров глянул, утвердительно кивнул:

– Оно самое. Ну-ка, быстро говори, где, с кем воевал?

– На склад зашел начальник милиции Дрюков, открыл стрельбу потом застрелил себя.

– Он что, с ума сошел? – Плюснин глянул на Никифорова, словно спрашивая ответа. – Сначала зарезал буфетчицу, теперь сюда заявился. И почему стрелял именно в тебя?

– Березовский уверяет, что Дрюков охотился за ним.

– Правильно, Березовский был свидетелем убийства. В милицию сообщили?

– Трубицин поехал звонить.

– Может, заедем, глянем, – предложил Плюснин.

Но Никифоров возразил:

– Без нас разберутся. Я слышал, его с начальников поперли, вот он и начал свирепствовать. Кто бы мог подумать! Что жизнь с людьми вытворяет!

Тем временем женщины закончили перевязку, Алексеев переоделся в чистое, и Матрена Платоновна попросила:

– Ему в больницу надо.

– Сами вылечим, пошли, касатик.

– Меня на складах комиссия ждет из райцентра, надо новому председателю сельпо товар сдать.

– Без тебя сдадут. Да тебе теперь неважно, будет недостача, не будет, все равно сидеть.

Во дворе Алексеев спросил:

– Собаку зачем убили?

Плюснин ответил быстро, словно ждал этого вопроса:

– Пожалели. Чтоб не скучала по хозяину, – и громко рассмеялся. Никифоров тоже рассмеялся и уронил несколько писем. Поднимать не стал, видимо, не заметил, и они, словно убитые птицы, остались лежать рядом с Модуном.

У ворот Алексеев оглянулся, три женщины стояли на крыльце. Августа Генриховна придерживала на груди накинутую на плечи телогрейку, Матрена Платоновна укутывала Марту в шерстяной платок, Марта стояла, прижав к подбородку кулачки. Такими они будут часто вспоминаться ему и даже сниться.

Плюснин был веселым человеком и всю дорогу рассказывал что-то смешное, прерываясь лишь на ухабах, и они с Никифоровым постоянно смеялись. Скалил зубы и оглядывающийся шофер. И эта веселость так не вязалась с происходящим, что Алексееву снова показалось все театральным, словно продолжался, начатый дома, спектакль.

Мимо пролетали заснеженные сосны, и Алексеев вспомнил, что у Красного камня у него стоят петли на зайцев и надо бы сообщить об этом кому-нибудь, но тут же подумал, что он сам в петле, и дай Бог, чтобы в такую же петлю не угодила Марта. Только бы не привлекли ее.

В райцентре Алексеева сразу же повели на допрос. Допрашивал старший лейтенант Усачев, зло глядя на Алексеева и играя желваками на скулах, спросил:

– На каком языке будешь отвечать?

– На русском. И прошу мне не тыкать.

– Что? Что ты сказал? Мразь! Да я тебе скоро зубы выбью! Скотина! Не понял, где находишься?

Усачев долго материл Алексеева, подбирая обидные для каждого якута слова, и успокоился, лишь когда выплеснул весь словарный запас брани. Некоторое время сидел, сверля глазами Алексеева, и, наконец, спросил:

– Имя, фамилия, год рождения, место работы? Итак, ты обвиняешься по статье 58–10, часть первая, и по статье 59–7.

– Мне это ничего не говорит.

– Ты обвиняешься в антисоветских, националистических действиях.

– Что? – приподнялся Алексеев, не веря своим ушам. – Вы сами понимаете, что говорите?

– Сидеть! Я сказал – сидеть! – хлопнул ладонью по столу Усачев. – Понимаем мы все и все знаем. Так что быстро рассказывай о своих националистических действиях, о связях с преступными элементами. Предупреждаю, запирательство лишь усугубляет вину, ты все равно будешь изобличен имеющимися у следствия доказательствами. Так что советую не запираться.

– Но мне нечего сказать, – заставил себя говорить спокойнее Алексеев, – никаких антисоветских действий я не производил. Я всегда был предан Советской власти, партии и как честный ком… – Алексеев споткнулся, он еще не свыкся с тем, что его исключили.

– Тебя выгнали из партии! Выгнали! Уже этого достаточно, чтобы заняться тобой. Но мы пока говорим о другом. Проживая в Якутске и учась в финансовом техникуме, ты допускал не только антисоветские националистические высказывания, но и агитировал других студентов не