Читать книгу "Штурм Дюльбера - Кир Булычев"

– Кажется, мы успели.

Глупый Веселкин хохотнул, не поняв, чего же успели, и сказал:

– Пора, пора, желудок пищи просит!

И сам захохотал.

– Свой долг перед революцией мы сегодня выполнили, – заметил ехидный Сильвестр, и остальные вокруг засмеялись.

– Впрочем, вы правы, – позволил себе улыбнуться Колчак. – Мы заработали обед. Революционерам уже поздно начинать демонстрации.

Он был уверен, что достаточно долго отвлекал внимание горожан и нижних чинов.

* * *

В час уехали обедать к Веселкину, полагая, что праздником революция завершилась. Но не учли, в том числе и умный Александр Васильевич, что дальнейшие события могут включать иных участников, вовсе не тех, что прошли парадом или отхлопали в ладоши.

Пока шел обед, сложилась иная ситуация.

Бухта была буквально наполнена шлюпками, катерами, яликами, баркасами – шло первое воскресенье после революции, и если в будний день матроса можно заставить красить палубу или грузить уголь, воскресный день – святое дело, отдых. На то есть закон и порядок.

Всю неделю матросы на кораблях питались слухами и случайными новостями. Все жаждали узнать – что же случилось. Ведь если революция – это нас касается или нет?

Матросы сходили на Графской пристани, встречали знакомых из других команд и экипажей, мало кто спешил на свидание – наступал день политики, а не любви. Даже для самых от политики далеких, даже не знавших, что такое политика, новобранцев.

Обычно матросы, сходя на берег, на Графской пристани или Нахимовском не остаются – зачем маячить на глазах у начальства? Они переходят туда, где тише, – на Исторический бульвар, а то в Татарскую слободку или на Корабельную сторону, к полуэкипажу.

К полуэкипажу тянулось больше всего народу. Там, на громадном плацу, окруженном казармами, и оставались. В полуэкипаже народ самый осведомленный, они не грузят уголь, к ним попадают газеты – они на берегу.

Почему-то Александр Васильевич, который все старался предусмотреть, объединяющей роли полуэкипажа не учел, как не учел и святости воскресного дня. Впрочем, если бы учел – может быть, задержал бы течение революции в Севастополе на день-два. А потом все равно колесо судьбы, катившее по России, взяло бы свое – и закрутило бы и Севастополь, и Черноморский флот, и весь Крым так же, как это случилось во всех других городах и гарнизонах.

Часам к трем во дворе полуэкипажа скопилось несколько тысяч человек – большей частью матросов. Но было немало солдат и портовых рабочих. Чтобы ощутить силу, хотелось быть вместе со своими. И когда своих стало много, потом очень много – ощущение силы пронизало весь плац. Ораторы, которые поднимались на большие ящики, стащенные на середину плаца, сначала говорили то, что узнали из газет, – говорили о Петрограде. Но вскоре оказалось, что революция имеет иное понимание – кто-то первый вдруг выкрикнул:

– А у нас революции нету! Ее адмиралы в кармане держат!

Толпа радостно загудела – эти слова были важнее, чем то, каков состав Временного правительства в Петрограде.

Ораторы выстроились в очередь. Толпились, спешили сказать. Всех слушали, если недолго. Ораторы произносили слова, которые можно говорить жене или другу, но вслух, для всех, с трибуны их никогда не произносили и не думали, что будет возможно.

К невозможному в политике человек привыкает за несколько минут. Шок короток – как, неужели это и мне можно? На глазах рождаются ораторы, никогда ранее не витийствовавшие за пределами своего кубрика, а оказывается, вполне приемлемые ораторы, потому что куда лучше Гучкова или Шульгина отражают желания тех тысяч, что стоят вокруг разинув рты, слушают, удивляются сопричастности к великим делам.

– На улицах городовые, как при царе!

И царь уже далекое историческое прошлое, хоть и прошло-то три дня, как его скинули.

– А политических еще из тюрем не выпустили! Куда это годится?

И уже в углу плаца собрались, создают комиссию по освобождению заключенных.

И наконец кто-то, солдат, выкрикивает самую крамолу:

– Вызвать сюда Колчака! Пускай ответит народу, что это делается!

Эта крамола пришлась по душе – потому что иначе получался тупик. Говорили о безобразиях друг другу – и никто не слушал. Значит, все так и останется? А вот если вызвать Колчака, если сказать ему всю правду, командующий послушает, и что-то произойдет.

Никто на плацу еще не понимал, что само обращение к Колчаку как к инстанции, которая обязана распоряжаться, принимать меры и командовать, подразумевает подчиненность этой массы людей адмиралу. Никто еще не решался объявить себя или себе подобных инстанцией решающей – себе подобные оставались пока просителями.

В той части толпы, что была ближе к казармам, произошло возмущение, словно по ней пробежала волна – центром волны был невысокий человек в черной фуражке, его выталкивали толпой к трибуне и наконец выбросили на ящики. Человек оказался капитаном первого ранга со странной фамилией Гсетоско, который служил командиром полуэкипажа и по требованию активистов только что говорил по телефону с адмиралом Колчаком, который вернулся в Морской штаб после обильного веселкинского обеда. Александр Васильевич сам взял трубку…

Каперанг Гсетоско говорил сбивчиво, был напуган, хотя Колчак знал его как рассудительного, спокойного человека. Он произносил «митинг», «президиум», «представители», и Александр Васильевич старался не показать раздражения и в то же время внушить собственной выдержкой спокойствие растерянному каперангу.

– Передайте членам президиума, – говорил Александр Васильевич тихо, а Гсетоско тут же повторял слова набившимся в комнату людям, – что я поручаю вам, господин капитан первого ранга, ознакомить публику с текущими событиями и положением дел в столице. Сам же я занят неотложными делами и не смогу приехать.

Отказ адмирала вызвал гнев толпы. Гсетоско заперли в кабинете, а двух лейтенантов послали в Морской штаб гонцами.

Толпа вовсе не намерена была расходиться, и в ней возник уже спортивный азарт. Ей нужен был именно Колчак – никто другой. И иные кандидатуры отвергались немедленно – требовалось переспорить самого адмирала.

Противостояние кончилось тем, что на плац гневно ворвался «Руссо-балт» адмирала.

Колчак поднялся на сиденье раньше, чем остановился автомобиль, и потому сразу оказался выше ростом, чем остальные. Так с автомобиля он и говорил – не так громко, – многим не было слышно, но все молчали, откричав торжествующе: «Колчак приехал! Ура! Наша взяла!» – и, придя в благодушное настроение, замолчали и слушали адмирала, полные милосердия к поверженному противнику.

Александр Васильевич полагал, что само его появление успокоит толпу. Потому он сухо и быстро сказал, что не имеет новых вестей из столицы, а завтра, по получении новостей, разошлет их по кораблям.