Читать книгу "В провинции, у моря - Полина Охалова"

с учениками на дополнительных занятиях. Но в принципе детство было хорошим, они даже пару раз на море ездили в Скадовск, где жила мамина двоюродная сестра – тетя Ксения. В общем все нормально было, все, как у всех, особо и рассказывать нечего, пока однажды в мае 2012 мама Лена не пошла к ученику, которого репетировала, а на обратном пути не оказалась возле кинотеатра «Ударник» и моста, где началось столкновение участников какого-то митинга с полицией. Лена хотела быстро миновать опасное место, но споткнулась и зацепила за рукав полицейского, он ее стукнул дубинкой – даже не очень больно, но от удара она потеряла равновесие и упала затылком на асфальт. Полицейский ей не стал помогать подняться, пнул в бок, перешагнул и побежал дальше. Лену подняли с земли две женщины из протестантов. Одна даже успела сделать фото того, кто ее толкнул. Они хотели вызвать скорую, но Лена испуганно отказалась, сказав, что дома ее ждет сын-подросток. Тогда одна из девушек – Надежда – вызвала такси и отвезла Лену домой. Там она вместе с испуганным Мишей уложила женщину на кровать и велела вызывать скорую, если мать почувствует себя хуже.

Скорую Мишаня вызвал уже через два часа. Короче – дальше дела пошли все хуже и хуже – у матери отказала сначала рука, потом обе ноги, и постепенно мама Лена сначала превратилась в парализованную лежачую больную, а потом и вовсе почти в овощ. Миша с помощью приехавшей из Скадовска тети Ксени продал квартиру в центре, переехав в ближнее Замкадье. Все вырученные деньги были потрачены на врачей и сиделок, но толку от этого было мало. Надя из Марша миллионов с подругой отыскали по жетону на фото того полицейского, ходили к нему – грозили судом, требовали компенсаций, потом взывали к совести, но полицай выгнал их и сказал, что если баба будет претензии предъявлять, то он докажет, что она первая на него напала и ему пришлось защищаться, он ее еще по судам затаскает и сам компенсацию отсудит – мало ей не покажется. Пусть спасибо скажет, что он ничего этого делать не станет, но, если еще раз к нему эти побирушки полезут, он их всех закатает. Надежда с подругой тогда собрали какие-то деньги, принесли Мишане, улыбались виновато.

Короче – мать больше с постели не вставала, потом и тетя Ксения померла у себя в Скадовске, квартирные деньги растаяли, пенсия по инвалидности была ничтожной, словом, пришлось Мише стать сиделкой при матери. В школе его перевели на экстернат, учителя приходили иногда к нему домой, ЕГЭ он сдал и даже неплохо, но ни о каком институте или университете и речи быть не могло. Миша после школы окончил Интернет-курсы и стал айтишником и, к своему удивлению, – довольно успешным, начал даже неплохо зарабатывать, не отказывался и хакернуть, но деньги и тратить было особо не на что: он жил, привязанный к своей малюсенькой квартирке и к матери, которая застряла между жизнью и смертью и в таком положении провела несколько бесконечных для Миши лет. А три года назад мама умерла. Михаил нашел работу в фирме, для которой локация работника не имела значения, по наводке одного виртуального приятеля переехал в Болгарию, в Поморие – попробовать пожить «в глухой провинции у моря». А тут ковид грянул, он и застрял здесь, впрочем, нисколько об этом не жалея. Квартиру в Москве он сдавал, зарабатывал неплохо, снимал студию с видом на море и собирался в обозримом будущем ее купить. Увлекся рыбалкой и ходил каждое утро на пирс. Познакомился с веселым дядькой Петровичем, который ему много передал рыбацких, как теперь говорят, «лайфаков». Петрович любил поговорить, а Миша – послушать. Особенно Николай любил рассказывать байки из своей полицейской жизни, в которых выглядел прямо благородным шерифом или доблестным ментом из сериала «Убойная сила». Лысый дедок, Семен, однажды спросил: «И что никогда ты никого не бил и не мучил?»

–– Не, мучить-не мучил, ну а стукнуть для острастки приходилось, – ответил Петрович. – Эти же оппозиционные придурки и прошмандовки сами напрашиваются, как дразнят. А потом еще права качают. Помню как-то одну бабу легонько толкнул, она на жопу брякнулась, так потом две манды приходили, требовали ущерб компенсировать – мол, кошелка того, концы отдает, мать-одиночка туда-сюда, несли всякую срань небесную.

–– А ты что? – поинтересовался Семен.

– Я что? Выпер этих убогих за дверь, пусть на паперти побираются. Раскатали губу! Если всякому давать – поломается кровать, – Петрович довольно заржал, он вообще любил посмеяться над собственной шуткой-прибауткой. – Тем более что распиздяйки эти наверняка бабулю лохматили, пытались просто на деньги развести

Михаил слушал веселого дядю Петровича со все нарастающим ужасом.

–– А когда это было?

–– Чего было?

–– Ну случай – с этой…, с бабой этой?

–– А я помню? Когда-то, весной вроде – когда эти пидорасы свои марши и хороводы водили, ну, когда их еще всех не перещелкали да не пересажали. Ты тащи давай, клюет у тебя, – кивнул он Мишане.

Михаил в это утро ушел с причала раньше, в голове все звучал рассказ компанейского мужика Петровича. Хорошо, что тогда ночью ему пришлось работать, а то заснуть бы все равно не смог.

Утром погода сильно испортилась, стала совсем осенней, но Михаил все же одел дождевик и вышел на набережную проветрить голову.

На волнорезе он увидел одинокого Петровича в дождевике и, сам не зная зачем, подошел к нему. Ему все же хотелось, чтоб Петрович узнал, что он походя погубил жизнь его матери, да и у него, Мишани, отнял столько лет нормальной молодой жизни. Узнал, ну и устыдился что ли, раскаялся.

Николай радостно его приветствовал, сказал, что только истинный рыбак приходит к морю в любую погоду, даже и без особой надежды на улов.

–– Петрович, – с заминкой начал Михаил, – а вот ты вчера рассказывал про эту женщину, которую ты толкнул, а потом приходили к тебе говорили, что она того, в тяжелом состоянии…

–– А ты чего заинтересовался судьбой той кошелки старой? Ты что, этот, как его –геронтофил что ли? Небось, параличных старух особо сладко трахать, а Мишаня, – Петрович стоял к нему лицом и, как всегда, смеялся собственной шутке, тряс брылями на мокром лице, живот-арбуз подпрыгивал под дождевиком. Михаила вдруг залила такая волна жгучей ненависти к этой полицейской скотине, что он со всей силы вдарил кулаком по смеющейся роже.

Петрович покачнулся, нога его заскользила по мокрому бетону пирса, он замахал