Читать книгу "Советские ветераны Второй мировой войны. Народное движение в авторитарном государстве, 1941-1991 - Марк Эделе"

фронт шестнадцатилетним добровольцем в 1942-м, дослужился до младшего лейтенанта и даже был представлен к званию старшего лейтенанта – но так и не получил его, поскольку начальство узнало о его планах стать священнослужителем. В результате вместо повышения его понизили в должности. После демобилизации, с 1947-го по 1950-й, Афонин трудился рабочим в Ленинграде, затем получил православное образование в Ставропольской духовной семинарии и в 1954 году был рукоположен в священники[312].

Кое-кто из ветеранов не желал ограничивать себя проблематичным, но вполне легальным выбором, делаемым в пользу официально признанных конфессиональных групп. Некоторых привлекали непризнанные или вообще незаконные религиозные объединения[313]. Так, должностные лица, надзиравшие над религиозными учреждениями, увязывали шквал просьб об открытии церквей с деятельностью так называемых «вольных» проповедников, среди которых было много ветеранов: «Значительную роль в организации верующих для подачи заявлений играет заштатное, безместное духовенство, монахи, а также бывшие церковные старосты и казначеи, которые в открытии церквей усматривают источники личного дохода. Нередко в числе таких лиц встречаются инвалиды Отечественной войны», – говорилось в официальной справке[314]. Например, в мае и июне 1946 года один из таких «вольных» религиозных активистов, инвалид войны, организовал в Пензенской области молебен о дожде, в котором приняли участие 150 человек[315].

В мае того же года такой же проповедник по имени Борис Самойлов организовал трехдневную религиозную церемонию, сопровождавшуюся молитвой о дожде, в одной из деревень Воронежской области. По приблизительным подсчетам, в мероприятии приняли участие 300–400 человек. Самойлов родился в 1923 году в Липецке и там же окончил начальную школу. В 1943 году он ушел добровольцем на фронт, но позже был демобилизован по состоянию здоровья и работал инструктором по военному делу. В марте 1945 года он начал «вести бродячий образ жизни», доставляя властям немало хлопот своей активностью в качестве «вольного» проповедника. 16 мая 1946 года, под вечер первого дня организованного им молебна, местное начальство попыталось разогнать несанкционированное собрание и арестовать смутьяна. Когда на место прибыли милиционеры, часть толпы разбежалась, но оставшиеся оказали сопротивление и даже избили одного из стражей порядка. С наступлением ночи процессия разошлась, но около сотни участников направились к избе Самойлова, которая служила молельным домом. Во время богослужения в своем жилище Самойлов назвал местных чиновников пьяницами и хулиганами и попросил толпу защитить его и «церковь». «Мы никуда не уйдем», – ответили люди. По-видимому, именно их решимость обеспечила спокойствие на весь следующий день. Но 18 мая ситуация вновь обострилась. К неофициальной «церкви» Самойлова подъехал автомобиль, из которого вышли шесть человек: местный прокурор и начальник местной милиции с четырьмя подчиненными. Самойлов забаррикадировался внутри, чтобы избежать ареста. Прибывшие попытались взломать дверь топором, но им помешала толпа, которая бросилась на выручку «пастыря». Сторонники проповедника вынудили представителей советской власти удалиться. Самойлов вышел из своей «церкви» и снова обратился к собравшимся. Он угрожал призвать на свою защиту людей из окрестных деревень, если только власти вновь попытаются арестовать его силой. Толпа кричала, что будет защищать своего религиозного лидера, несмотря ни на что. Самойлову определили охрану из ста человек, а ночью почти четыреста человек присоединились к нему в молитвах и песнопениях. Тогда власти решили сменить тактику, пригласив священника из соседнего Борисоглебска, который начал официальную службу в другой части села. Это дезориентировало верующих; верность Самойлову и его «церкви» сохранила лишь небольшая группа. В конце июля секретарь Воронежского обкома сообщал в ЦК, что Самойлов «после 22 мая богослужения не вел». Судя по всему, на тот момент его еще не арестовали[316].

Самойлов был не единственным неформальным религиозным лидером, выдвинувшимся из ветеранской среды. В 1946 году на комбинат «Пролетарский», находившийся в городке Пролетарск Ростовской области, вернулся бывший танкист, увенчанный многочисленными наградами. Спустя три года, как сообщают архивные документы, «он попал под влияние секты евангелистских христиан и принял в ней активное участие, возглавлял секту, являлся ее духовным проповедником»[317]. Или вот другая похожая история. В декабре 1951 года суд Ростовской области признал группу в составе четырнадцати человек виновной в «антисоветской агитации», приговорив ее членов к различным срокам заключения, составлявшим от десяти до 35 лет. В вину им вменялось то, что они якобы были членами антисоветского религиозного подполья – «сектантами-иоаннитами церковно-монархического толка», организация которых, в свою очередь, входила в более крупное «хлыстовское» движение[318]. Начиная с 1945 года эти люди, согласно материалам дела, проводили тайные собрания на квартирах, агитировали против режима, фабриковали и распространяли ложь о советской действительности, нападали (вербально) на членов советского правительства и активно вербовали новых приверженцев[319]. Одним из последователей секты был ветеран Отечественной войны Григорий Путилин, родившийся в 1893 году в Ростовской губернии в крестьянской семье. Этот человек окончил лишь два класса школы, был женат, в партии не состоял, к уголовной ответственности ранее не привлекался, был награжден медалью «За боевые заслуги». До ареста 27 июня 1951 года ветеран работал охранником. На суде он заявил, что состоял в организации иоаннитов с 1920-х годов. Именно Путилина Министерство государственной безопасности (МГБ) обвинило в организации группы, что он впоследствии отрицал в своей жалобе на приговор[320].

Ветераны изо всех сил старались встроиться в мирную жизнь. Их успех в этом деле зависел от умения добиваться государственной помощи, поддержки со стороны родных, а также способности устанавливать контакты с другими ветеранами, единоверцами, соседями, коллегами по работе, знакомыми и друзьями. Разумеется, решающую роль в налаживании послевоенного быта играли женщины – как матери, сестры, жены или любовницы; как основная рабочая сила послевоенного общества; как центральные фигуры большинства семей. Без их вклада реинтеграция как мужчин-ветеранов, так и женщин-ветеранов в гражданскую жизнь не получилась бы[321]. Женщины были не только «целительницами израненных душ», как это зачастую изображается в послевоенной литературе, но и добытчицами, а также помощницами ветеранов в реальной жизни[322]. Самым ярким тому доказательством выступали инвалиды войны, поскольку им, как никому другому, требовалась ежедневная поддержка, которую слаборазвитая система социальной помощи предоставить не могла[323]. Работающие жены вносили значительный вклад в семейный бюджет. Так, например, 35-летний безработный инвалид войны получал пенсию в размере 180 рублей, в то время как его жена зарабатывала около 300 рублей[324]. Денежный доход семьи другого фронтовика, который жил и работал в колхозе, состоял из его пенсии по инвалидности (96 рублей), социальных выплат по многодетности, получаемых его женой (100 рублей), и дохода его дочери (400 рублей)[325]. (В последнем случае стоит