Читать книгу "Зайка - Мона Авад"

Он начинает рыдать.

Беги. Просто беги отсюда к чертовой матери, в ступоре думаю я, но не могу и шагу сделать, комната раскачивается, как палуба корабля, а внезапная ярость Роба Валенсии парализует меня, мешает сдвинуться с места. Он шипит и плюется в меня, заливается слезами, а зайки ласково утешают его. И все это в тумане приторной гари – так воняет расплавленный, сгоревший до черноты сахар. Это похоже на какой-то извращенный, дикий спектакль. Интересно, а этот тоже закончится тем, что мы с Робом Валенсией будем содрогаться на полу в смертельной агонии? У меня вырывается истерический смех, больше похожий на лай.

И в этот самый миг голова Роба Валенсии взрывается. Это не фигура речи. Меня и стену рядом окатывает фонтаном из крови и мозгов. Содержимое его головы заливает и заек, и их вопящих кавалеров. Осколки черепа, похожие на ногти, осыпаются на пол, барабаня, точно градинки. Его обезглавленное тело в костюме все еще стоит на ногах. А потом с грохотом падает к моим ногам.

Я не слышу собственного крика, чувствую лишь, как больно растягивается в нем рот.

Прямо передо мной на полу что-то лежит.

Это ухо. Ухо Роба Валенсии.

Я падаю. Как будто целую вечность. Путь до заляпанного кровью и мозгом пола так не близок. Все это время на заднем плане играет песня – песня, которую мое семнадцатилетнее чернильное сердце помнит очень хорошо, название которой все время ускользало от меня. Но в последний миг я вспоминаю. Это Slave to Love[30].

12

Я просыпаюсь в чужой постели. Прямо надо мной плакат – знаменитая британская актриса в обнимку с пиратом в клубах дыма. Она цепляется за него, в экстазе откинув голову, и выглядит так, словно умрет, если отпустит его. Рядом с постером – пробковая доска, усеянная фотографиями улыбающейся рыжеволосой девушки в окружении родных и друзей. Вот она позирует на каменном пляже, вот стоит посреди пышного виноградника, на вершине горы, в центре города. И на каждом фото одинаково счастливое и вполне разумное лицо. Она кажется мне знакомой, очень знакомой, но я не могу вспомнить ее имя.

Я поворачиваю голову и вижу окно, в которое заглядывает золотисто-зеленая листва. Меня переполняет необъяснимый покой. Я помню все, что произошло накануне, но как-то отстраненно, словно наблюдаю за событиями с высоты птичьего полета. Хм. Какая прекрасная кровать. Не слишком твердая, не слишком мягкая. Идеальная кровать. То, что надо. Машенька из «Трех медведей» осталась бы в ней навечно. Мастурбировала. Так и вижу, как Машенька нахально надрачивает свою киску прямо на глазах у Трех Медведей. Вызывающе смотрит на них – мол, ну же, остановите меня, – но Три Медведя слишком вежливы и ничего не говорят. Смешная картинка. Ха. Ха-ха. Ха-ха-ха. Постель пахнет очень дорогим стиральным порошком – я слышу запах настоящих, мать их за иголки, сосен. Словно лежу в лесу. И не на кровати, а на пушистом, душистом мху.

– Зайка?

Я оглядываюсь и вижу женщину, сидящую на краю моей постели.

Улыбаюсь.

– Ава… Ох, Ава, как же я рада, что ты здесь.

– Кто такая Ава?

Видение тает у меня на глазах, превращаясь в девушку с кошачьими ушками на голове. Мне хочется закричать и броситься вон из комнаты. Сжаться в комок и разрыдаться. Но я не двигаюсь и лежу в постели, пока ее маленькая ручка гладит меня по лицу.

– Я Кира, – повторяет она, потому что я все быстрее качаю головой: нет, нет, нет!

Она не Кира. Ее не так зовут. По-другому. Как же, как же?

– Кира.

У меня мокрое лицо, похоже, я плачу. События прошлого вечера восстанавливаются по кусочкам, как пазл, напоминая один из тех артхаусных фильмов, который Фоско иногда транслирует на стену Пещеры во время Мастерской. Наверное, думает, что подобные шедевры человеческой фантазии просто обязаны вдохновить нас на творчество. Я вижу перед собой шипящего гадости, плюющегося Роба Валенсию, мою детскую любовь. Вижу, как брызги крови стекают по стенам. Вижу чьи-то испачканные кровью руки в белых перчатках. Вижу мужской рот, набитый мокрой, пережеванной орхидеей. Вижу розовый, покрытый прожилками ротик орхидеи, приоткрытый, словно в ожидании поцелуя. Все эти события я по-прежнему разглядываю с большой высоты, надежно защищенная от них плотным хлопковым облаком. Но все равно начинаю всхлипывать.

– Тихо, тихо, – говорит девушка и протягивает мне гигантский стакан с узором из веселых арбузиков. И две яркие таблетки, похожие на пасхальные яйца. – Вот, Зайка, выпей.

Я бросаю взгляд на таблетки, лежащие в мягкой ложбинке ее ладони. Напоминают цветной «Тик Так».

– Что это за таблетки?

– Они тебе помогут. Поверь нам.

Я беру таблетки. Кладу их в рот, беру стакан с арбузиками и запиваю таблетки его сладким содержимым. Что это? Лимонад, наверное. Какой-то розовый лимонад. Она следит за тем, как я пью, пока из стакана не пропадают последние капли.

– Все в порядке, Зайка? – спрашивает она, но не писклявым приторным голоском, а вполне взрослым и глубоким.

Как у любой другой нормальной женщины. Она наблюдает за мной с такой тревогой, словно боится, что я в любую минуту вспыхну, как факел.

– Да.

Ведь тут, в моем сосновом убежище так хорошо и спокойно. В моей идеальной постели. Не слишком твердой и не слишком мягкой. Я снова бросаю взгляд в окно на золотую листву.

– Роб Валенсия, – говорю я листьям. – У него взорвалась голова.

Только произнеся это вслух, я понимаю, как нелепо это звучит. Из моей груди вырывается высокий, пронзительный смех. Я смеюсь и не могу остановиться, пока она не отвешивает мне пощечину. Сильную. Мой смех обрывается, как по щелчку. Она тут же ласково гладит меня по ушибленной щеке.

– Тебе кажется, что ты видела именно это. Ты просто много пила. Поняла?

Пила. Перед моим внутренним взором возникает серебряное зубчатое лезвие, способное перерезать все на свете – дерево, женщину, мультяшное животное. Я вижу, как лопается череп и выплескиваются мозги, как их ошметки разлетаются брызгами. Вижу оторванное, все еще горячее ухо.

– Пила, – повторяю я. – Я пила. Пила-пила-пила, перепила…

Она влепляет мне еще одну пощечину. На сей раз намного больнее.

– Вещи не всегда то, чем кажутся, не так ли?

Я разглядываю ее кошачьи ушки. Золотисто-карие глаза, которые смотрят на меня с мольбой. Веселые арбузики подмигивают у меня в ладони. Серебристое лезвие пилы плавится в прозрачную, напоенную солнцем воду, на волнах которой я лежу, убаюканная.

– Зайка, – молвит она. – Мне кажется, тебе нужно пообедать с нами сегодня. После Мастерской. Ты свободна в это время?