Читать книгу "Хорошее соседство - Тереза Энн Фаулер"

Зал был полон на две трети; многие их одноклассники решили не приходить. Ничего нового им уже не сказали бы, только вручили бы награды. Отсюда следовало, что не явились те, кто никаких наград не ждал. Джозефу должны были вручить одну, за участие в музыкальной группе. Ксавьеру – три: за участие в музыкальной группе, за гражданскую сознательность и за успехи в области гуманитарных наук. Средний балл его аттестата составлял 4,2.

«Ботаник», – говорил о нем дядя Кайл со смесью восхищения и чего-то напоминающего неприязнь: Вэлери смогла выйти за пределы рабочего класса, а он, увы, не сумел. Всю свою жизнь Кайл проработал в автомастерской и жил от зарплаты до зарплаты, как и их отец. Сын Кайла с горем пополам закончил школу три года назад, и теперь его арестовали за покупку наркотиков. «Ты, что ли, хочешь стать новым чернокожим президентом?» – спросил как-то Кайл Ксавьера по телефону, и тот ответил: «Нет, конечно, кому такое понравится». Он восхищался Обамой, но не имел ни малейшего желания чувствовать себя мишенью и иметь дело с ненавистью, какую неизбежно вызывает любой политик. Ему хватало оценок учителей музыки, жюри на соревнованиях и – в будущем – критиков.

Но он опасался, что нежелание заниматься политикой делает его слабым человеком. Его отец был не только преподавателем, но и активистом, выступал перед студентами, организациями, даже в Конгрессе по вопросам расовой дискриминации. В одном из видео, выложенных на ютубе, он обращался к своей аудитории с такими словами: «Зачем я это делаю? Ну, во-первых, потому что белые мужчины лучше слушают других белых мужчин. И потому, что белые мужчины чувствуют свою ответственность за то, что совершили их предки. Тот, кто хочет справедливости ради себя самого – а это, я уверен, все мы, – должен заботиться о справедливости для всех. Понимаете?»

Ксавьер понимал. Он снова и снова пересматривал это и другие видео с отцом. Конечно, он все понимал, но боялся находиться в центре внимания, потому что это могло помешать его роману с гитарой. Только не теперь, когда он только-только готовился начать карьеру, связанную с музыкой, заниматься ею все время, жить ею, дни напролет проводить в студиях, вечера – на сцене, вращаться в кругах ценителей искусств. Какой тогда смысл во всей проделанной работе, если такой парень, как он – ну то есть не белый – предпочтет агитировать, а не воплощать?

Нет, он не хотел, чтобы в его жизни было что-то, кроме музыки.

Только Джунипер. Джунипер, думал он, сможет сосуществовать с музыкой. Думая о ней, он чувствовал то же, что во время игры на гитаре (плюс сексуальное влечение).

Понял бы его Том, думал Ксавьер? Гордился бы сыном?

– Ты псих, – сказал Джозеф. – Уверен, ты и сегодня встал в шесть, чтобы позаниматься.

– В пять тридцать.

– Ну я и говорю, псих.

Ксавьер мог бы ответить, что, если бы Джозеф больше репетировал, он мог бы тоже поступить в музыкальный колледж в другом штате, в новом, интересном мире, в котором каждый дорожный знак, каждая улица и торговый центр, каждая церковь, каждый большой дом и большой дуб не знакомы тебе, как собственное лицо в зеркале. Он мог бы сказать, что, просыпаясь рано, чувствуешь (хотя это могло быть неправдой) контроль над своей жизнью, над частью той силы, что правит миром. И к тому же Ксавьеру не нравилось спать допоздна. Не нравилось, как он себя чувствовал, проснувшись, скажем, в девять – словно полдня прошли зря, а он ничего не сделал, потерял время, которого не вернуть.

Его мать тоже вставала рано, и по утрам они сидели в кухне, смотрели, как светлеет небо, пили кофе и общались обо всем, что придет на ум. В последнее время темой все чаще становился старый дуб, то, сколько он протянет, и то, как Вэлери боится неизбежной гибели дерева.

Но в это утро они говорили о прощании со школой навсегда, и мама сказала: «Я слишком часто это говорю, но сегодня мне особенно хочется, чтобы твой отец был рядом».

«Мне тоже», – ответил Ксавьер, хотя, пока не услышал слова матери, вообще не вспоминал об отце.

Он старался думать о Томе не слишком часто – зачем бередить рану? Куда важнее сейчас сосредоточиться на настоящем, на том, чтобы добиться как можно большего. Терял ли он когда-нибудь над собой контроль? Конечно (см. Джунипер Уитман). Но с годами становилось легче, потому что он все ближе и ближе подбирался к своей цели.

Он хотел бы, чтобы папа был рядом. Но папы рядом не было. «Жизнь – та еще сука, – сказал ему дядя Кайл. – Если ты еще этого не понял, скоро поймешь. Мамы не могут всю жизнь защищать своих бесценных ангелочков».

Ксавьер понимал. По-своему.

Но ничего этого говорить Джозефу он не стал. Он сказал:

– Я встал на рассвете и увидел в саду четырех оленей. А ты что увидел, когда поднял свою ленивую задницу?

– Всех этих придурков – но ненадолго!

Школьники в последний раз собрались в зале. Мистер Хопкинс, преподававший английский, включая полный курс, посвященный Ф. Скотту Фицджеральду и его жене Зельде, не стал, как обычно, успокаивать класс, разбушевавшийся во время поздравлений. Зато он принес большой пакет с батончиками и маффинами и всех угощал.

Взяв апельсиново-клюквенный маффин, Ксавьер сказал «спасибо», и мистер Хопкинс – темнокожий мужчина, вынуждены добавить мы, потому что ни один белый учитель не сделал бы этого по ряду причин – наклонился и взъерошил волосы Ксавьера. Джозеф взял батончик. Ему мистер Хопкинс волосы не взъерошил.

– Подхалим, – сказал Джозеф Ксавьеру.

– Я тоже тебя люблю, бро.

– Да, кстати. Сегодня у Марко вечеринка. Мы должны туда пойти.

– Может быть, но утром мне на работу.

– И что это значит?

– Это значит, – сказал Ксавьер, разрывая упаковку маффина, – что я туда пойти не могу.

– Чувак, ну чо будет, если ты прогуляешь свою работу?

– Выйдет то, – ответил Ксавьер, – что я не смогу заплатить за учебу.

– Далан? Тебе не дадут стипендию?

– Дадут, но частичную.

– Твою мать. Учился бы тут.

Можно подумать, Ксавьер не рассматривал такой вариант. И Дашон, и троечник Джозеф поступили в местные колледжи, последний – поскольку выбрал своей специальностью связи с общественностью и к тому же его мать работала в приемной комиссии. Ксавьер любил Джозефа как брата, несмотря на его лень; Джозеф, для которого саксофон был, можно сказать, пятой конечностью, понимал и разделял страсть Ксавьера, ту страсть, что двигала музыкантами с времен костяных флейт и кожаных барабанов.

– А где? – спросил Ксавьер. – Тут никто не преподает классическую гитару.

– Ну и ладно. Не ишачить же на этот чертов колледж. Сняли бы квартиру, веселились бы сколько захотим.

– Ты будешь жить не в квартире, а в общежитии.

– Черт с ним. Зато ты будешь рядом. Клево же, когда он рядом? – спросил Джозеф у Андреа, девушки, сидевшей слева, и толкнул своей ногой ее ногу.