Читать книгу "Русь измочаленная - Юрий Гаврюченков"

— Да чё нет-то? — пожал плечами Лузга и покосился на окно, за которым бушевала толпа. — Хрена ли? С одной стороны, конечно, похрен, но, с другой стороны, ну бы его нахрен.

— Не бзди, прорвёмся, — подмигнул старому приятелю старый командир. — Есть ещё скрытые резервы.

Притаившемуся за столом ростовщику их разговор нравился всё меньше и меньше. Он уже не кипятился. Пар давно ушёл в гудок, и в кабинете воняло.

— Сейчас же двадцать четвёртый век, мы же цивилизованные люди, — зачастил Недрищев.

— Исчерпали вы ресурсы, братья-близнецы, — ледяным голосом известил Щавель, казалось, не одного Едропумеда, а кого-то ещё, незримо находившегося рядом. — Придётся ответить за то, что встал в первые ряды железнодорожного хода.

— Я не нарушал закон! — окрысился ростовщик, теперь уже по-настоящему почуяв края.

— Чё ты зыришь, как змея из-за пазухи? — фыркнул на него Лузга, запуская руку в котомку. — Богатому и умирать не хочется, верно?

Едропумед затравленно уставился на него и сжался. Невидящим взором скользнул по дружиннику, директору, остановился на лице княжеского посланца и заиндевел.

— Дохапался, либеральный ты экономист, — с ноткой сожаления сказал Щавель всё понявшему Едропумеду.

— Виновного в своих бедах ищи в зеркале, — напутствовал его Лузга.

Когда в доме грохнуло, толпа у ворот прекратила гомон. Сволочь стояла, прислушивалась. И в тишине отчётливо разобрала приближающийся размеренный и тяжёлый стук копыт.

В конце улиц Рабочей и Котовского строем по трое показались конные ратники.

— Копья к бою! — зычно скомандовал Литвин.

Первая шеренга опустила копья. До них было шагов пятьдесят, как раз разогнаться и вбить пики в толпу, насаживая на каждую по два неприкрытых бронёй тела. Бродяжня сразу очень хорошо почувствовала на своей шкуре место голытьбы в эпоху справедливости и замерла.

— Сюда, сюда, — зашептал Альберт Калужский, притягивая парней за локти, пятясь к домам на другой стороне. — Давайте расходиться.

Его услышали. Потянулись по Рабочей улице вверх, сигая через забор на кладбище, прыгая через оградки, залегая за могилками на всякий случай, если конники начнут стрелять. Толпа у ворот рассосалась вмиг. С социально близкими смылся подлый бард Филипп. На тротуаре напротив ворот остались только парни, да прижавшийся спиною к стене лепила.

— Заходите, — приоткрыл калитку ратник.

* * *

— Находясь под тяжестью предъявленных обвинений, Недрищев выхватил из-под одежды обрез двуствольного ружья и выстрелил себе в голову.

Лузга, пристроив лист шведской бумаги на заляпанном кровью столе, писал протокол под диктовку командира.

— Огнестрельное оружие изъято для передачи в княжеский арсенал и доверено на хранение оружейному мастеру Лузге, — Щавель придвинул протокол водяному директору. — Подпиши.

Директор трясущейся рукой принял перо, неловко выцарапал завитушку, накарябал в скобках расшифровку. Отступил, почувствовал под каблуком что-то скользкое и обнаружил, что стоит на пальцах трупа. Содрогнулся, отскочил.

— Могу я идти? — взмолился он.

— Топай, организуй какой-нибудь субботник для бечевника, — разрешил Щавель и приказал дружиннику: — Проводи. И дверь закрой.

— Вот же ж гнида был покойный, — оживился Лузга, когда они остались одни. — Я б его в параше утопил.

— Не тормози, — сказал Щавель, открывая шкафы снятым с трупа ключом.

Лузга зашарил в ящиках стола.

— Где ты лисой пройдёшь, там три года куры не несутся, боярин, — заметил он, выгребая на стол бумаги. — Светлейший князь, небось, жалеет, что тебя послал.

— Кто-то должен наводить порядок, — ответствовал Щавель. — Сам видишь, что творится.

— Волосы дыбом, командир, — согласился Лузга. — Чё-то денег ни хрена нет.

— На полках тоже. Если я не восстановлю людской ход, никто по-человечьи не сделает. Будут как раньше с оглядкой да со взяткой. Такими полумерами обойдутся, что лекарство окажется хуже болезни. Ага, есть! — Щавель сбросил на пол свитки, за которыми притаился ряд туго набитых мешочков. — Ну-ка, Лузга, сумку! Так вот, сам видишь, тут другое лечение нужно. Если гнилая рука заражает всё тело, руку лучше отрезать, а не набивать брюхо горькой плесенью в тщетном тщании впитать крохи пенициллина. Это всё, что ли? Да быть не может.

— В подвале надобно поискать, — предположил Лузга. — Наверняка там казна хранится, а тут так, для мелких расчётов.

— Казну не утащим, её придётся оформить и светлейшему отправить под конвоем. Основные фонды у него в товарах, наверное. Он же у купцов товарами хотел долги забрать да быдло грабил. Изъятое по описи имущество надо обратно раздать от имени князя, и будет светлейшему от народа любовь. А паразитов надо мочить. Желательно в сортире. В параше топить кровопийц, с конфискацией имущества.

— По живому ведь режешь, — высказался Лузга. — Смерть отца простят, но отобранную вотчину век не забудут.

— По живому, — согласился Щавель. — Так надо. Справедливое добрым не бывает.

* * *

В ста двадцати верстах полёта вороны, за Селигером, дворец повелителя Озёрного Края был погружён во тьму. Медвепут Одноросович застыл на резном стуле, невидящими глазами уставившись на крыши Осташкова за окном. Из большого красного пятна, самим собою вспухшего на виске, сочилась кровь. Она стекала извилистой струйкой возле уха и капала на светлый кафтан. Всё плечо было залито алым. Недрищев словно ополовинел. Он не хотел ни с кем говорить, не мог даже двинуться. Только побелевшие кулаки выдавали чудовищную боль потери, сковавшую повелителя в одночасье. Наконец тяжесть сломила его и выдавила из нутра пронзительный стон отчаяния.

Глава тринадцатая,

в которой Щавель ведёт с достойными мужами беседу о странных обычаях Чёрной Орды и налаживает княжеский ход, а бард — гнилую движуху

В Вышнем Волочке пришлось задержаться для описи ростовщической казны и награбленного имущества. Раболовецкий караван переместился в Недрищев двор. Выгнали семейников и холопов, выставили охрану. Старого ключника, впрочем, удержали. Поначалу он запирался, но Щавель при подспорье Альберта Калужского и его чудесных средств уговорил показать тайные закрома.

Три дня и три ночи счётная комиссия под предводительством Карпа сортировала и учитывала одни только монеты. Примечательно, что ордынского вольфрама имелся мизер, зато греческого золота и шведского серебра рачительный Едропумед припас для хана изрядно. В отдельных кубышках хранились бабские украшения, обручальные кольца и золотые зубовные коронки. Сокровищница ростовщика вобрала в себя море слёз. С реквизированным домашним имуществом Щавель поступил по совести. Он собрал на торговой площади люд, обратился к ним с краткой речью: