Читать книгу "Где сходятся ветки - Антон Бильжо"

Поначалу наша с Уриилом жизнь выглядела счастливой. Иногда в воспитательных целях мне приходилось запирать репринта дома и уезжать, приучая его к мысли, что я существо независимое, ничем ему не обязанное.

Оставаясь в одиночестве, Ури размышлял, грыз ржаные сухарики, учился стрелять, управляться с катаной или совершенствовал тело в тренажерном зале. Соскучившись, всегда встречал меня тише воды ниже травы. Но стоило ему вступить в семилетний кризис, как началась знакомая канитель – требования, обиды и ревность. Снова я вынужден был придумывать оправдания! Можно ли, печатая копии, вырваться из круга самоповторений? Хороший вопрос.

Мне нравилось ненадолго приезжать в город из леса, снимать гостиницу и жить пару дней. В один такой осенний или весенний московский вечер я сидел в пабе, попивая «Гиннесс» (удовольствие приходит к тому, кто умеет ждать) и смотрел на окно, как сейчас, теряясь среди огоньков, стекавших по стеклу. Вдруг в помещение вошла женщина в пальто цвета ржавчины, нервным движением стряхнула зонт и огляделась, думая, куда его поставить. Я не сразу узнал лаборантку, которую не видел много лет. А вот она меня узнала. Громко заверещав, полезла целоваться. Это было совсем не похоже на Машу, которую я знал. Глаза у этой женщины были с поволокой, губы красные от выпитого вина, движения энергичные. Она мне показалась даже красивой.

Заняла место за барной стойкой, заказала ноль пять каберне. Рассказала, что после нашего расставания работала механиком пищевого оборудования, бренд-менеджером на птицефабрике и аналитиком в банке. Да, замужем. Да, счастлива. Подперев щеку рукой, Маша томно спросила, что нового у меня.

Довольно формальный вопрос, на который и ответить можно было бы формально, но, видно, обстановка в пабе была слишком душевной, зеркала выстраивали заманчивую перспективу, деревянные панели фонили добром, в общем, меня как прорвало! Я в подробностях рассказал про жизнь после Варахиила. Слушала Маша с видом единственного человека, который в такую бесприютную ночь способен тебя понять. Так, собственно, и было.

Не успела бутылка опустеть наполовину, как мы оказались в моем номере. Наутро я обо всем пожалел, но было поздно. Маша призналась, что всегда любила и по-прежнему любит меня одного.

Мы стали созваниваться. Странная у меня всегда была уверенность, что эта женщина никуда не денется. И все-таки представить себе, что я больше не смогу тайно от всех воспользоваться печатным станком, – это было как добровольно запереться в каменном мешке!

Все развивается по одним и тем же законам. Отношения мутируют, жизнь из них уходит, партнеры начинают предъявлять друг другу претензии. Цель манипуляций Маши осталась прежней – привязать меня как можно крепче. Это не могло не вызвать обратную реакцию.

Я придумывал все новые предлоги для отказа, Маша пыталась узнать, где находится лаборатория. Пару раз она звонила пьяной и грозила покончить с собой, если я не скажу адрес. Пришлось снова исчезнуть, но ее уже было не остановить.

Она стала ездить по репринтам, пытаясь соблазнить их своими баснями о том, что они якобы имели с ней связь до амнезии. Узнав, что Миша вот-вот выйдет на Терехову, и мой тщательно налаженный жизненный уклад поползет по швам, я приказал Уриилу ликвидировать рамщика. Что касается Маши, то, долго думая над ее мотивацией, я так и не смог понять, что за паразитическая воронка, пожирая изнутри, толкала ее вперед, к разрушению моей жизни».

Я доцедил коньяк, расплатился и пошел к номеру, где собирался еще немного поработать. Собранные в мозаику воспоминания, подсвеченные алкоголем, как витражные стекла волшебной лампы, создавали сильное, если не героическое впечатление. Во мне еще бродили испанские дистилляты ставропольского разлива, гудели отголоски внутренних взаимосвязей, между которым пробивались всполохи божественного света. Брезжило вдохновение, благодаря которому я всегда молниеносно попадал в Центральную. Однако стоило открыть дверь в номер, как творческий импульс погасил вид пустой кровати. Уриил исчез!

Я метнулся к окну. Сквозь мелкий дождь, похожий на туман, в пробивающей асфальт луже светил потусторонний фонарь. Раньше возле него ждала наша «Ямаха», поблескивая стальными мышцами. Теперь стоянка пустовала. Мобильный Уриила был выключен.

Как подкошенный я упал на свадебное ложе и только тут увидел на тумбочке записку, где знакомым детским почерком было накорябано: «Прости. Но мне надо уехать с другом. На Кавасаки Ниндзя в тысячу кубов».

Кажется, Ури рассказывал, что познакомился с кем-то на бензоколонке, а может, я это выдумываю. Снова схватив телефон, я написал, не попадая в буквы: «Можешь не возвращаться». Потом сразу: «Буду ждать, пока не приедешь. Почему ты ничего не сказал?!»

Родимая тоска навалилась на меня. Неужели придется навечно остаться в этом промежутке, в грязном придорожном мотеле, куда хрен доедет Яндекс-такси? Я надел шутовское пальто Германа с мерлушковым воротником, просто чтобы перестать быть собой на время, и вышел в коридор. Долго колотил в звонок, прежде чем показалась заспанная Виктория.

«Чего?» – спросила она. «Это ты так со мной разговариваешь? – начал я, давая барина. – Ты, Вика, не понимаешь, с кем имеешь дело?!» Я смахнул на пол плошку с приветственными барбарисками. Они разлетелись по полу свадебным фейерверком, громыхнув хрустальной песней в грязной дреме ковролина. К нам медлительно подходил охранник, но что он мог сделать мне?! «Я тоже умею вести себя как быдло. Если вы работаете в сраном блядюшнике и смотрите на всех, как на говно… Только прикоснись, урод. Вызовите такси, мне надо срочно уехать отсюда!»

6. Уриил

Душа моя мрачна. Скорей, «Ямах», скорей!Я жить хочу, а не томиться.Отец любил дорогу, я по нейПромчусь. Перевернуть пора страницу.Пускай в ночи блистает катафотИ путеводной нитью станетМне дальний спот светодиод,А прошлое пусть в пропасть канет.

Я с детства был обучен лишь служитьИ исполнять приказы самодура.Любил ли я, иль вынужден был полюбить,Того не ведала моя натура.Злым гением рожден для бытия,Я был им в подчинение закован,Но исподволь рождалось мое «я».Пока на Смите (тренажере Смита)                                      крепла голень.

И если ты так любишь уж, отец,Понять меня, наверно, сможешь,Не только помнить про конецНам должно, но и правду сердца множить.Катана против трусости дана.И рабство с уважением разнятся.Глаза открыла мне сегодня речь твоя,На твою ложь и на твое коварство.

Меня использовал ты, знал об этом я,Но верил, что вот-вот настанетМеж нами царство правды, и лунаВзойдет и радостью тебя поманит.Но ты опять потратил счастье летНа дикую игру с собою в прятки.И из себя я вырвать твой скелетХочу, чтобы не наступал ты мне на пятки.

Оставь меня. Ты недостоин скоростей,Своей судьбы адреналина.Ты заблудился средь ветвейИ потерял в их чаще сына.Свой руль теперь я крепко обхвачуИ выеду на ровную дорогу.Лечу вперед, лечу, куда хочу,Мне нужно-то не так уж много.

«Привет, ты где? Да вот, надумал яПоехать на край света, друг, с тобою.Одна палатка? Что же, не беда,Ее разделим мы, чему я рад, не скрою».Он ждет меня у байк-поста, Сергей,И я к нему несусь под триста где-то,Меня назвал он крепким словом «Зверь» —Я обогнал его в начале лета.

Вот и байк-пост. У входа славы цвет,За стойкой с Серым пацанов немного.«Привет, ребята, сколько долгих летНе пили мы хмельной настой дороги».Ударить по рукам, похлопать по плечу,Нехитрый ритуал родства и братстваПо пиву каждому, бармен, я заплачу,Не в деньгах измеряется богатство.

«Вот эти парни, Слон и Микки, Зверь», —Друзей Сережа представляет милых,«А это отмороженный, поверь,Он не боится холода могилы.Под Тверью мы сошлись как-то вдвоем,Погода была адской, тьма и морось,Он опалил меня бесстрашия огнем,Когда не сбрасывал на поворотах скорость».

И приняли в свой круг меня они,И обласкали взорами любовно,И плечи крепкие узорные своиПод мои руки подставляли робко.Но только об одном мог думать я,Что тут Сергей с игристыми глазами,В которых расцветает жизнь мояПо-новому роскошными цветами.

Я в полноте молчанья пребывал,Впервые мы вдвоем с той нашей встречи,Когда он мне касторку заливал,Спасая поршень в Дня Победы вечер.Мы кубок выпили за радостный полет,И Слон тут произнес сурово,Что погоняться – лучший способ ледТопить между друзьями, право слово.

Что ж, вызов брошен, честь моя со мной.С Сережей мы переглянулись тайно.И выведен на трассу, Юзеф, мой,И Кава Ниндзя рядом не случайно.Ошую грозный «Томагавк» Слона,Недаром быстрым самым он зовется,На восемь литров двигатель без днаДо шестиста такая тварь несется.

Подальше на «Агусту» Микки селДобро пожаловать, вертлявый итальянец,Все двести страшных лошадиных силСкрывает под собою этот глянец.«Хорошая компанья, – молвил СлонНо мой конек из ваших первый номер».Сурово «Томагавк» седлает онИ прячет бороду в карбоновый трансформер.

«Пусть так, – с собою рассуждаю я. —Но рождены вы матерьми со страхом.Я ж призван в мир из недр небытияИ собран на заводе, как «Ямаха»,С одной лишь целью, чтоб отца возить,Чтоб не давать ему скучать с самим собою,Ведь только так он мог переносить,Что из частей различных кем-то скроен».

Бонсай! Взревели движи мотокрыл,Вцепились клешни, понеслась дорога,Пусть ветер остужает плоти пыл,Моя стратегия чиста, она от бога,Я знаю точно, где мне тормозитьГде срезать, где сцепленье плавно выжать.Стихия наша – ждать, хотеть, любить,Видеть и слышать, гнать и ненавидеть.

Набрав до пары сотен, «Томагавк»Вперед унесся, Микки прикрывает,Но Ниндзя по-японски схватке рад,И Серый итальянца оттесняет.От ярости трясется стан стальной,И вот уж впереди Слона я вижу,Глазам не верит, дернул головой,И что-то вдруг сверкнуло бака ниже.

Я поздно замечаю прут стальнойЗмеей стал подлый Слон и больно жалит,Но не пробита шина, мото мойТолько красивой молнией сверкает.Подобно промедленью слово «смерть»,Секунд святых потеряно огниво,Лишь торопливым открывается мечеть,И что быстрее, то сильнее живо.

Предатель в точке, но не сломлен яИ с визгом выжимаю всю гашетку:Зачем нужна, скажите, чешуя,Не трус я, чтоб подбрасывать монетку.Когда внутри нет страха, то душа,Подобно коигути сталь катаныСудьбы приемлет. Лезвие ножаТерпеть не будет кривизны обмана.

Там, где на трассе Петербург – МоскваКафе есть «Перекресток» на М-10,Догнал-таки я низкого Слона,Чтобы ему по-справедливости ответить.Уже зажглися в небе фонари,И, обернувшись, Слон поднял забрало.Мелькнули страшные клыки Они —То демон был, известный рожей алой.

Но с детства не привык я отступать,Иной не знаю чести, чем сраженье,Не баловала меня лаской мать,В чай не макала «Юбилейного» печенья.И если есть на свете больше честь,Чем гибель в поединке горделивом,То мне она неведома, как жесть,Неведома была первобойцам старинным.

В мгновенье ока прыгнув на седло,Я вакидзаси выхватил проворно,В ответ Они оружие свое

(в соответствии с японской мифологией – огромную дубину)