Читать книгу "Все лорды Камелота - Владимир Свержин"

– «Лис! Ну сам посуди, не могу же я спрашивать его в лоб: „Бэдивер, не завалялся ли у тебя вдруг кусок предсказания Мерлина? А то он мне очень нужен“.»

– «Да нет, ну шо я, по-твоему, за спичками из тайги вышел? Понятное дело, сначала как дела, как здоровье, кто жив, кто помер, приветы от тёти Глаши. Опять же, погоды стоят хорошие, удои будут колоситься. А потом в лоб, в смысле спрашивать в лоб: „А нет ли у тебя“…» – в этот миг мой напарник озадаченно замолчал и, пытаясь облечь мысль в слова, включил картинку. На прогалине одинокая, брошенная всеми виверна, мучительно корчась от омерзения, жевала полуобглоданный уже куст шиповника. – «Мать честная, шо в мире деется! Сиротинушка ты моя богобоязненная, жертва махрового клерикализма, замордовал тебя святоша! Брось ты эту гадость наворачивать, издохнешь же от заворота кишок! Погодь чуток, я тебе хоть уток настреляю». – Он чуть опасливо похлопал чудовище по крытой буроватой чешуёй шее.

– «А ты что, ещё не настрелял?» – мстительно вставил я.

– «Ага, настрелял! Я тебе шо, пойнтер, по болотам лазить. Утки здесь классные, но, блин, засели в камышах да осоке, хрен их оттуда выманишь. Ну ничего, не боись, голодными спать не ляжем. И животину покормим, а то она этими колючками себе дырку в нужном, вернее нужниковом, месте раздерёт, придётся её саму в великомученицы записывать. Ладно, отбой связи».

Мы уже завершали круг, приближаясь к избушке, где, судя по доносившимся до нас звукам, шёл бурный богословский диспут.

– Как можете вы не почитать сии книги священными? – раздавался над поляной властный голос Карантока. – Коли каждое слово в них проникнуто любовью и мудростью Божьей. Не почитаете ли вы и вам подобные, вроде тех охальников, собравшихся в Никее две сотни лет назад, что вправе по усмотрению своему отделять, что праведно, а что нет в писаниях учеников Спасителя нашего? Ведаете ли вы, что творите, говоря: «Сие истина, а сие ложь?», спустя столетия по смерти тех, кому посчастливилось воочию слышать слова Иисуса из Назарии. Не судите, скажу я вам, да не судимы будете!

– Ваши слова ересь! – громыхая, как набатный колокол, вторил ему архиепископ. – А святость ваша не что иное, как гордыня адова.

– Гордыня?! Божий свет указует мне путь! Ересь?! Как бы не так! Ибо рёк он: «Кто преклонит предо мною колено, того почту я рабом пред ликом Господним и оделю похлёбкой, дабы утолить голод, и лоскутом, дабы укрыть свои чресла. Того же, кто не отведёт очей своих от взора Моего, нареку Человеком. Путь его будет тяжек и тернист, но любовь моя вовек пребудет с ним. Участь его назову Я участью странника в миру. Всякий день станет он мыслить о пути своём и всякий час выбирать шаг стопам своим. И будет он увлажнять слезой глаза свои, вопрошая: не забыл ли ты меня, Господи? Но как Я послал испытания возлюбленному сыну Моему, так и ему пошлю, и пойдёт он, не ведая иной путеводной звезды, кроме веления души, воспламенённой искрой от пламени Моего. И в последний час стану Я судить не слова, не помыслы, но деяния его. Судить, как судят древо по плодам. И милосердие будет именем Моим, ибо нельзя пройти путь, не ступив по терниям и грязи. И никто не минет сего». А вы, – судя по изменившемуся тону, эти слова Карантока относились непосредственно к преподобному Эмерику, – вы фарисей и глупец, недостойный служить Предвечному!

– Ступай прочь из дома моего, богомерзкий еретик! – не замедлил отозваться оппонент. – Анафема тебе, отступник!

Каранток, обычно источавший непробиваемое добродушие во всём, что не касалось его священного служения, выскочил из хлипкого строения, раскрасневшийся, словно после сауны, и, бросив на ходу: «Слова твои пар, развеянный ветром!», помчался по тропе прочь от лесной резиденции архиепископа. Я хотел было что-то сказать, остановить его, но он промчался мимо, словно подгоняемый псами дикой охоты.

Я огорчённо посмотрел вслед улепётывающему проповеднику. Уж и не знаю, для чего Господь привёл его в этот дом, но то, что теперь расхождения Карантока с официальной церковью приняли необратимый характер, было ясно как божий день.

– Послушай, Торвальд, – обескураженный сэр Бэдивер ещё раз смерил взглядом быстро удаляющегося Карантока. – А ты уверен, что он святой?

– Кто его знает? – пожал плечами я. – Прежде мне никогда не приходилось общаться с подобной породой людей. Однако в Уэльсе, в Эйре, да, похоже, и в Каледонии в его святости никто не сомневается. К тому же ты знаешь кого-нибудь ещё, за кем бы самая что ни на есть настоящая виверна таскалась, словно собачонка, да ещё к тому же выполняя заповеди Господни?

– Да-а, – протянул рыцарь, – странные дела. А может, он из этих, из друидов?

– Да ну, скажешь! – отмахнулся я. – Он их терпеть не может.

– И преосвященный Эмерик тоже. А вот надо же! – вздохнул сэр Бэдивер. – Во всяком случае, сейчас к преосвященному лучше не соваться. Да и вообще не стоит говорить, что святой этот с вами приехал. Сам понимаешь, устав у нас здесь строгий.

– Устав? Здесь?! Бэдивер, ты о чём?

Мой оркнейский братец поглядел в лесную чащу, словно ища в ней ответа, и промолвил с неожиданным смирением в голосе.

– Последняя битва отвратила меня от суетности мирской жизни. Ибо не было ничего доселе и не будет впредь ужаснее, чем она.

Я не стал утешать его заверением, что будет ещё много хуже, и приготовился слушать, соображая, где лучше вклинить вопрос о судьбе предсказания Мерлина.

– Военная слава тщетна, и все наши подвиги суетны, ибо таят в себе грех тщеславия, лишь едва прикрытый риторикой о служении Господу. Истинное служение здесь. – Он повёл рукой в сторону избушки. – Не мечом, но словом Божиим след бороться с врагами веры Христовой. Молитва – вот лучший доспех, а скромность и воздержание – вот лишь подвиги, приятные Творцу.

– Это он сказал? – я кивнул на хижину отшельника, из открытой двери которой слышались молитвенные завывания.

– Он. И он прав, – сокрушённо вздохнул Бэдивер. – Я без сожаления покидаю этот мир, тем более что неумолимый рок безжалостно погасил единый огонь, служение которому возвышало рыцарский удел над безжалостным разбоем. Вчера я испросил позволения стать послушником у его высокопреосвященства, и брат мой Лукан также хотел искать себе подобного жребия, когда бы смерть не забрала его во тьму.

– Да-а, – протянул я, обдумывая, как лучше приступить к вопросу, приведшему нас в эту лесную чащу. – Послушай, Бэдивер, – наконец произнёс я, переходя на заговорщический тон, словно нас кто-то мог подслушать, – не передавал ли тебе брат Лукан перед смертью небольшой кусочек пергамента?

– Какой кусочек? О чём ты говоришь? – свежеиспечённый послушник старался держаться спокойно, однако в голосе его чувствовалась плохо скрытая настороженность, какая бывает у подростков, едва успевших спрятать порнографический журнал при разговоре с внезапно вошедшими родителями.

– О последнем предсказании Мерлина, разделённом по приказу Артура на дюжину частей и розданном им тем, кого он считал наиболее близкими себе.